Ветер налетел неожиданно. С неимоверной быстротой запенились волны. Они приближались к пароходу, стоявшему в миле от берега. Между реями мачт и в надстройках капитанского мостика слышался отрывистый, грозный визг.
Волны качали пароход с бока на бок, поворачивая его носом против ветра. Якорная цепь натянулась. Внезапный шторм походил на гром среди ясного неба. Штурман Кар взбежал по широким ступенькам трапа на капитанский мостик и взглянул на горизонт.
С норд-веста шел бешеной силы шторм. Море неистовствовало, но сила волн еще отставала от силы ветра. Ветер рвал пароход с якоря. Он разорвал флаг на корме, снес с палубы пустые ящики, веревки, куски парусины. Штурман Кар засвистел.
Но это оказалось ненужным: возле него уже стояли боцман Лейте и два вахтенных матроса.
— Боцман, на брашпиль!1 Готовься! — крикнул Кар в рупор.
— Есть на брашпиль! — долетело сквозь ветер.
Через минуту боцман и матрос Котовай очутились на полубаке. Укрываясь от ветра, они присели на корточки. На мостик выскочил второй механик Торба в замасленной робе.
— Отто Рудольфович, — взволнованно спросил он, — что случилось?
— Крикни в машину, чтоб приготовились… Немедленная готовность! — прокричал ему штурман, наклоняясь против ветра.
— А капитан?
В ответ Кар, словно подтверждая что-то, тряхнул мохнатой шапкой и поднял руку, чтобы потянуть за веревку.
Из тоненькой трубки, расположенной около дымовой трубы, с хрипом вырвался пар. Сначала было слышно только шипение, а потом, покрывая рев бури и разлетаясь по ветру, загудел гудок. Это был долгий, тревожный сигнал.
Штурман не выпускал из рук каната. Ветер нес гудок далеко на холмы острова. На палубу из кубриков и кают выбегали люди.
Тем временем механик припал к свистку машинного телефона и, дунув туда изо всех сил, закричал в трубку:
— Машину на немедленную готовность!
Оставив телефон, он бросил взгляд на вспененные валы, которые уже долетали до кормы, и с криком: «Полундра!»2 — стремительно скатился вниз по трапу. Он спешил в глубину парохода, в машинное отделение.
Штурман задергал за шкертик3 — гудок стал прерывистым.
Наконец штурман выпустил из рук шкертик, и снова свист ветра в снастях покрыл все звуки на пароходе.
Кар обернулся к подвахтенному матросу Соломину:
— Немедленно известите всех, чтобы приготовились к авралу. Всех на палубу!
Васька Соломин побежал по кубрикам и каютам.
Кар поднял большой морской бинокль и, облокотившись на фальшборт,4 припал к стеклам объективов.
Он смотрел на остров, отыскивая там людей.
Обрывистый берег ломался и песчаной косой выбегал в море. Угрюмостью веяло от серых, пустынных холмов. Кое-где по овражкам белели остатки прошлогоднего снега. На косе, у самой воды, чернела шлюпка.
В шлюпке стояло двое людей. Один из них прижимал к плечу ружье, целясь вверх.
«Наверное, стреляет, чтоб спешили к лодке», — догадался Кар.
Его беспокоило, все ли на острове слышали гудок. Он пересчитал людей на острове. Штурман видел девятерых. Сколько всего съехало на берег, он не знал, но был уверен, что больше девяти. В бинокль упорно разыскивал остальных… Его взгляд пробегал по деревьям на берегу, по изогнутым щелям овражков и возвращался в маленькую лагуну. Там, где берег поворачивал на запад, виднелось какое-то живое существо, двигавшееся в противоположном направлении от шлюпки. Кар внимательно следил за этим существом. Глаза его начали слезиться от напряжения. Он вытер их и перевел бинокль в другую сторону. Справа с холма спускались еще два человека. Из шлюпки их, наверное, не видели, потому что толпившаяся возле нее кучка людей собиралась отплывать.
А ветер неистовствовал. Волны всё выше и выше поднимали свои гребни, словно мчались к берегу, и разбивались там, где была шлюпка.
Люди, стоявшие у шлюпки, воспользовались набежавшей волной и столкнули свою посудину в море. Забежав в воду, кто по колена, кто по пояс, хватались за борта. Волна откатилась, отбросив шлюпку в море. Спасаясь от могучего прибоя, гребцы изо всех сил ударили веслами.
Кар с тревогой взглянул на двух людей, которые вышли из оврага и бежали к берегу.