Тайны красного моря. Морские приключения - [121]

Документы проверены, и на мои самбуки отправляется шлюпка с ответным визитом.

Тем временем приносят виски. От Великой нации не остается и следа: передо мной славные англичане, увлеченные спортом и влюбленные в море. Моя персона возбуждает у них огромный интерес, словно я некое сказочное животное, вынырнувшее из морских глубин.

Прежде чем выпить, я произношу тост, поднявшись с места:

— За здоровье короля и да здравствует Франция!

Все сохраняют серьезный вид и пьют виски молча, словно в эту минуту исполняется «god save the king»[53].

Все это, однако, не помешает духу Великой нации в следующий раз призвать к орудию более меткого наводчика!..

VIII Слепой накуда

Благодаря попутному северному ветру я добираюсь до параллели, на которой расположен Камаран. Затем после ночного штиля возникает сильная зыбь, катящаяся с юга и возвещающая о возврате юго-восточного ветра. Он набирает силу, и поэтому мы вынуждены смириться с плаванием бейдевинд в штормовом море.

Невозможно заняться приготовлением пищи, и мы довольствуемся финиками и сухарями.

После трех бессонных ночей команда измотана. Надо во что бы то ни стало встать на стоянку, пока не стемнело.

Еще вчера впереди показалась большая цепь островов Джебель-Зукур и Ханиш. Галс за галсом мы приближаемся к ней. В полдень начинает ощущаться создаваемое этим длинным вулканическим барьером прикрытие, и судно лучше поднимается на ветер. Наконец к трем часам, не более чем в миле от прибрежного рифа Джебель-Зукура, мы входим в спокойные воды, направляясь к небольшой стоянке, стиснутой между большим островом и имеющим форму полумесяца островком, который когда-то был кратером вулкана.

Мы вплываем в этот узкий коридор между двумя высокими берегами не без некоторого беспокойства, вызванного быстрыми течениями и неожиданными переменами ветра, обрушивающегося на парус то с одной, то с другой стороны. Поэтому невозможно предугадать, куда корабль повернет в следующую минуту.

Наконец мы входим в небольшую естественную гавань, где спускающаяся вниз скалистыми уступами ложбина завершается крохотным белым пляжам. Довольно большая фелюга стоит там на якоре почти вплотную к берегу среди нагромождения рифов. Я бросаю якорь ближе к открытому морю, не осмеливаясь войти в этот опасный лабиринт.

Фелюга принадлежит гавасам, ныряльщикам за жемчугом.

На пляже они разбили свой небольшой традиционный лагерь, и я вижу, как гавасы возвращаются издалека на хури, окончив работу.

Это сомалийцы. Нас сразу же окружает с полдюжины пирог, и все эти славные ребята карабкаются на наше судно, увидев соотечественников.

Ныряльщики здесь уже три месяца, и они умоляют нас угостить их табаком. В обмен предлагается рыба, добытая с помощью харбы, заостренного железного прута, которым они пронзают рыб, как гарпуном.

Мы рассказываем друг другу о всяких мелких происшествиях, обычных для ведущих кочевой образ жизни мореплавателей, как о каких-то захватывающих приключениях, настолько мы рады услышать новые голоса.

В суровом одиночестве этих вулканических ахрипелагов, где приходят мысли о катаклизмах доисторической эпохи, среди пустынного моря, неустанно овеваемого муссоном, встреча с другим судном приносит утешение. Между людьми устанавливается трогательное братство, ибо в его основе осознание нашей слабости перед лицом вечных и неумолимых стихий…

Рядом с пляжем находится родник, еще не пересохший со времени последних дождей; я иду туда, чтобы запастись водой.

Берег весь усеян рыбой, которую сушат на солнце, тут и там валяются кучки раковин бильбиля, черепашьи панцири — словом, здесь присутствуют все зловонные атрибуты расположившихся лагерем ныряльщиков и рыбаков.

Два голых мальчишки-крепыша, похожих на юных фавнов, готовят огромных морских улиток, которые варятся над костром с бульканьем и писком в собственном мутном соку.

Накуда сидит чуть повыше, прислонясь к склону горы, под каменистым уступом, образующим укрытие.

Я взбираюсь туда, чтобы его поприветствовать. Развалившись на куске циновки, он задумчиво курит наргиле, и у меня возникает такое чувство, что этот человек обосновался здесь в незапамятные времена.

Он отвечает на мое приветствие, не поворачивая головы. Это меня удивляет, и я готов уже повернуться и уйти прочь, когда сопровождающий меня сомалиец, улыбнувшись, сообщает мне, как о самой естественной вещи на свете:

— Он слепой.

Слепой накуда! Я в недоумении.

Человек приглашает меня сесть рядом с ним и передает мундштук своего наргиле. Он окликает кого-то из юнг, сидящих на корточках внизу возле костра, и велит приготовить чай.

И все это он произносит с особым наклоном головы, типичным для слепых, взгляд которых как бы блуждает поверх людской толпы.

Накуда — сомалиец, уже почти старик. Его костлявое лицо сохраняет бронзовую неподвижность, в то время как веки медленно скользят над мутными зрачками. Кажется, они безуспешно пытаются стряхнуть пелену, навсегда окутавшую эти мертвые глаза. Тик появился у него впервые в то время, когда все это и началось, лет десять назад… Поначалу глаза подернула легкая дымка, затем дни стали как-то темнее, и, когда наступали сумерки, все вокруг погружалось в полнейший мрак.