Тайны инков - [157]

Западному мышлению, непривычному к анализу этих сопровождающих историю образов, все это представляется совпадением. Для андских же жрецов-астрономов оно было доказательством синхронности, одновременного вступления на сцену важных образов на разных уровнях. Напрягая воображение, мы, современные люди, могли бы породить чуточку сочувствия, к тем людям, которые «растрачивали себя» на метафизические предположения. Мы могли бы даже ощутить маленький шок, узнав, что сближение Сатурна и Юпитера, регулярно происходящее с периодичностью в восемьсот лет, состоялось как раз в 1444 году, усилив предчувствие Пачакути Инки и жрецов-астрономов, что андский мир снова балансировал на грани потопа. Мы могли бы, далее, изумиться предсказанной инками специфической синхронности в небесах, если бы заметили, что астрономические события, описываемые наряду со смертью Солнца-Царя в «Эпитафии по инкам», по еще одному совпадению начались как раз накануне прохождения солнцем своего зенита над Куско, в тот момент, когда Империя Инков тоже пребывала в зените, но ее могуществу уже было предопределено пойти на убыль[129]. Лежащие в основе андской мифологии умение и желание наблюдать и запоминать на протяжении двух тысячелетий повторяющееся тройное сближение планетарных, прецессионных и исторических событий поистине впечатляют. Но свидетельствует ли это о необыкновенной духовной восприимчивости или же о повышенной внушаемости людей от занятия историей? Не принимать в расчет пророчество инков как «самоисполняющееся» — значит недооценивать способность андских шаманов к восприимчивости и, конечно, недооценивать решение европейцев завоевать новые миры.

На мой взгляд, единственный из наиболее привлекательных вопросов, поднятых данным исследованием, состоит не в том, каким образом технический язык мифологии попал в Анды, или даже не в том, где и как он впервые был разработан, а, скорее, в том, почему эта система мышления так легко воспринималась народами по всему миру. Восприятие — это самая искренняя форма признания. Тогда что же такого привлекательного содержалось в этом мировоззрении, если оно побуждало такое множество народов на земле в одно и то же время выверять свою судьбу по звездам и связывать свой удел с движением планет-богов, каждую из которых все народы наделяли одними и теми же свойствами и характеристиками? Если в этой системе мировоззрения не было чего-то такого, что несло в себе подлинно духовное восприятие феноменального мира, тогда почему даже после ее заката мы находим почтительные упоминания о ней во всех более поздних религиозных традициях — от юдаизма до буддизма и от христианства до ислама и индуизма?

«Эпитафия по инкам» навевает яркие картины: жрец-астроном (а быть может, и несколько) стоит один в холодном высокогорье, наблюдая в течение долгих ночей танец структуры планет, записывая, изучая, обдумывая. Зачем? Были ли это забитые и суеверные люди, занимавшиеся совершением уже известных из прошлого «ошибок»? Или же участие андских жрецов-астрономов в этой древней и удивительно широко распространенной традиции подсказывает, что они обладали доступом к такому образу восприятия, который делал практику астрономических наблюдений полезным способом выявления и понимания значительных образцов?

V

Конечно, не время становиться апологетом астрологии, да я бы и не смог. Однако существуют некоторые факты, касающиеся технического языка мифологии, которые можно устанавливать без обращения к вере. Прежде всего сама сложность этого языка означает, что данное учение служило не только или даже не столько «практическим» целям, вроде составления календарей. Поступать таким образом было бы все равно, что использовать корабль как пресс-папье. Кроме того, это было предание, которое — по причине своей зависимости от весьма специфического метаязыка, употребляющего своеобразные символы, — требовалось передавать. На всем протяжении этого предания описывалось отношение между учителем и учеником. В свою очередь, эта логика предполагает, что в передаче таких идей имелся некий элемент внутреннего усвоения, — элемент, связанный с воспитанием восприятия. Способность к восприятию естественного мира требует такого взгляда, который видит одновременно и внутреннее, и внешнее. Картины Рембрандта сохраняют способность очаровывать именно потому, что они изображают внутреннее восприятие внешнего мира. Представляла ли собой андская мифология, как и всякая связанная с астрономическими событиями мифология, аналогичную «обработку» данных о явлениях посредством некой внутренней натренированности глаза?

Аналогичным образом можно было бы в отношении австралийских аборигенов, которые исторически, насколько известно, не подвергались обучению техническому языку мифологии, задаться вопросом, как могло случиться, что они пришли к хорошо задокументированному выводу о том, что Марс был не очень-то надежным парнем. Если аборигены самостоятельно идентифицировали в той или иной мере крутой нрав Марса, тогда, по крайней мере, появляется вероятность действия некоего механизма восприятия, посредством которого люди были способны «связываться» с планетами