Тайны Храма Христа - [8]

Побывал на Солянке, на Лубянке, на Землянке у Рогожской заставы и на Таганке. Видел огромные здания, такие, как Воспитательный дом, и маленькие домики на Таганке. Слышал оглушительные гудки «Гужона» и крики женщин на Солянке, обворованных карманниками. Теперь будет что рассказать в деревне про разные московские чудеса. Замечал Флегонт и несуразное. «Взять хоть, к примеру, - рассуждал он, - гудки эти фабричные. Заводов и фабрик в Москве много, и вот утром, чуть свет, начинают гудки реветь на разные голоса. Будто светопреставление начинается! Глухого, и того разбудят. Кому не надо вставать, и тот вскакивает, выпучив глаза, начинает спросонья по привычке на работу собираться. Нет, в этом деревенские петухи куда лучше. И голос у петуха приятнее, чем у какого-нибудь «Гужона», и меру он знает. Или взять карманников столичных. Этой вредной шатии жуть сколько развелось из-за беспризорщины. Чуть зазеваешься - и пропали денежки, в соленом поту заработанные. Не то что из кармана, а из-за пазухи, из порток даже вытащат - артисты! У одного сезонника в подштанниках были деньги зашиты, так они, паразиты, их бритвой вырезали! Одна дырка на портах осталась!»

Когда Флегонт впервые в ГУМ пошел, его приятели наперед остерегли, чтобы он всю дорогу кисет с деньгами в кулаке держал. Оно надежнее. Ну, а кроме того, чтоб по сторонам поглядывал: не подстраивается ли какой-нибудь гусь вертлявый с недобрым умыслом. А в ГУМе перед открытием народищу собралось тьма-тьмущая, и половина - деревенские: в поскони, в платках, в малахаях, и все с заготовленными под покупки мешками. Как двери распахнули - рванулись всем миром, аж стояки дверные затрещали. Дружка дружку отпихивают, напирают, бранятся. Хорошо еще у Флегонта кое-какая силенка имеется - он тоже может поднапереть, ежели надобно. Поднатужился он, поднапружинился и протиснулся куда-то. Оказалось, что в том отделе примуса продавали и керосинки трехфитильные. А Флегонту они без надобности. Да и сами деревенские, расчухав, куда попали, разом отхлынули: не во всех волостях продают керосин, а своя печь получше, понадежнее.

В этот раз Флегонт покупать ничего не стал. Сезонники из барака, которые раньше его в Москву приехали, правильно посоветовали: сперва надо оглядеться, что почем, а уж потом и покупать. Обмишуриться недолго, а денежки - они рабочему человеку нелегко даются.

* * *

Спустя месяц, может быть, два агитатор Утенков повел в свободный день всех желающих сезонников на «экскурсию": смотреть картины в Третьяковскую галерею.

Картин оказалось великое множество, и нарисовано на них было всякое.

Сперва возле картин останавливались и дивились, как все очень здорово нарисовано. Будто живое, будто настоящее! Иное даже хотелось пощупать, чтоб убедиться, что нарисовано. Однако никто не трогал, потому как Утенков загодя упредил, что трогать картины строго запрещено.

Некоторых одолевало сомнение, для чего, скажем, такая картина: стоит обыкновенный струганый стол, на нем крынка с молоком и каравай ржаного хлеба. Нарисовано здорово - вполне даже похоже. А все ж таки: зачем это рисовать? Поставь, ежели тебе охота, такую же крынку на стол, рядом положи настоящий каравай ржаной да смотри на них в свое удовольствие. Нисколько не хуже будет, а даже получше. Потому что тогда и потрогать все можно, и хлебца отведать, и молочка отпить. Все взаправду, все по самому настоящему!

На одной стене висели портреты каких-то нарядно одетых людей, явно из «бывших». Под одним написано: «Портрет неизвестного», под другим: «Незнакомка». Сезонники удивленно пожимали плечами, усмехались. Илюха Сковородников подошел к Флегонту:

- А на кой ляд таких на стенку вешать? Добрые люди родных вешают, друзей хороших, знакомых. А эти «незнакомые», «неизвестные» да еще, видать, иск-пла-та-тары!

Флегонт не нашелся что ответить, но авторитета своего ронять не хотел:

- Значит, так надобно. А ты, Илья, громко не разговаривай, мы ведь не у себя в бараке.

Попривыкли малость к нарисованному и смотрели на все поспокойнее. Скажем, когда вместо стены в одном зале увидели перед собой степное приволье, а в нем трех русских богатырей: Илью Муромца, Добрыню Никитича и Алешу Поповича! Крепко сидели они на громадных меринах. Были люди на Руси, что говорить. И теперь еще их помнят. Они бы, надо думать, могли на стройке по десять норм выполнять. Илья Муромец мог бы, поди, грузовой прицеп тащить!

Увидели, каков собою был Степан Разин! Бравый мужик, сразу видать - атаман! Развалился в челне на роскошных коврах - после того как бросил персиянку «в набежавшую волну», - подпер могучею рукой свою буйную головушку и думу думает. Как пойдет он в столицу и сбросит таким же макаром в Москву-реку царя с царицей.

И Ермака увидели - правда, не в ту пору, когда «ревела буря, гром гремел», а наоборот - днем, при хорошей погоде. Громил Ермак Тимофеевич Кучумово войско и не ведал того наперед, чем победа его обернется. Подарит ему царь за ту победу «тяжелый панцирь», и утянет он Ермака на дно глубокой реки. В картине про то не сказано, а песня есть. В песне все точно поведано.

Особенное внимание Флегонта привлекла к себе картина Сурикова «Боярыня Морозова». Поза боярыни с поднятой рукой, мальчишка, бегущий рядом с санями, линии оглоблей и полозьев, определяя направление, с такой силой изображали движение, что Флегонту на какой-то миг показалось, что все это происходит в действительности.