Тайны гибели российских поэтов: Пушкин, Лермонтов, Маяковский - [48]

Председатель комиссии подполковник Ф. Ф. Унтилов был уважаемым в городе человеком, много лет прослужившим на Кавказе, Георгиевским кавалером. Историки положительно оценивают его личность. Однако при расследовании убийства Лермонтова на дуэли нужно признать отсутствие у Унтилова принципиальной, честной позиции. Следствие шло в направлении максимально возможного обеления убийцы и секундантов и очернительства убитого. Вероятно, в мозгу Унтилова и других членов комиссии подспудно сидела мысль, что среди правонарушителей находится сын одного из самых влиятельных людей России, председателя Государственного совета, а пострадавший был сосланным, которого не любил император.

Уже 16 июля были допрошены Глебов и Васильчиков и, в присутствии секундантов, осмотрено место происшествия, о чем составлен «Акт», часть текста которого нами уже приводилась. На месте происшествия обнаружены следы дуэли: «истоптанная трава», «следы от беговых дрожек», «на месте где Лермантов упал и лежал мертвый, приметна кровь». Однако следователи не нашли (возможно и не искали) пулю. Осталось невыясненным, какая она была (пистолетная или винтовочная), с какой стороны находилась от тела убитого. Если бы пуля была обнаружена, не родились бы в дальнейшем фантастические версии о «казаке» и «выстреле в спину».

Существенным недостатком следствия явилась плохая работа со свидетелями. На поединке присутствовали посторонние лица, которые затем разносили подробности о поединке по всему городу. Но следователи даже не попытались найти среди жителей прямых очевидцев дуэли. Преимущественно допрашивали свидетелей ссоры. При этом словно руководствовались не тем, чтобы что-то выяснить, а тем, как бы не обнаружить чего-либо нежелательного, «лишнего», не совпадающего с показаниями Мартынова и секундантов. Слуги Мартынова и Лермонтова дружно показали, что о дуэли ничего «не знали», куда и зачем уезжали 15 июля господа — «не ведали». Ссора произошла в доме Верзилиных, но следователь сам помог своими советами выгородить М. И. Верзилину и ее дочерей, чтобы их имена не фигурировали негативно в деле[192].

Свидетелей поединка практически не искали, положившись лишь на показания двух арестованных секундантов и Мартынова. Последние сделали все возможное, чтобы исключить из дела прочих свидетелей дуэли. Объяснимо их стремление выгородить Столыпина и Трубецкого, которые могли пострадать из-за немилости царя. Но зачем им нужно было утаивать имя проводника Чалова, державшего в поводу лошадей, которого наказывать по суду было совершенно не за что? А они заявили, что лошади якобы были привязаны к кустам. «Проводников у нас не было. Лошадей мы сами привязали к кустарникам»,[193] — показал Мартынов.

Васильчиков, Глебов и Мартынов просто боялись, что негласные свидетели поединка проговорятся и расскажут подробности, невыгодные Николаю Соломоновичу и секундантам, тем более, если раскроют всю правду о ходе дуэли. Особенно они опасались показаний тонкого знатока дуэльных правил Руфина Дорохова.

Существенным нарушением в работе Следственной комиссии было отсутствие изоляции подследственных друг от друга: Глебов и Васильчиков вместе находились на гауптвахте и вели оживленную переписку с Мартыновым, который содержался в городской тюрьме. Комиссия 17 июля предъявила подследственным вопросы, на которые они должны были дать письменные ответы. Благодаря переписке, ответы они многократно согласовывали друг с другом. Показания отрабатывались, сообща продумывались. Многое просто утаивалось. Обширная литература по лермонтоведению терпимо относится к этим нарушениям законности и поведению на следствии Мартынова, Глебова и Васильчикова, называя это «ложью во спасение», что де мертвому уже не поможешь, а живых участников дуэли нужно было выгородить, пусть даже и путем лжи и обмана. Но дело в том, что в результате лживых показаний Мартынова и секундантов произошло некоторое очернительство личности великого поэта. Преуспел в этом даже Михаил Глебов, по существу предав своего друга.

Для истории сохранился документ, который убедительно показывает, как подследственные сговаривались друг с другом. Это записка, написанная во время следствия рукой Глебова от лица его самого и Васильчикова и предназначенная для Мартынова: «Посылаем тебе брульон[194] 8-й статьи. Ты к нему можешь прибавить по своему уразумению; но это сущность нашего ответа. Прочие ответы твои совершенно согласуются с нашими, исключая того, что Васильчиков поехал верхом на своей лошади, а не на дрожках беговых со мной. Ты так и скажи. Лермонтов же поехал на моей лошади: так и пишем… Признаться тебе, твое письмо несколько было нам неприятно[195]. Я и Васильчиков не только по обязанности защищаем тебя везде и во всем, но и потому, что не видим ничего дурного с твоей стороны в деле Лермонтова, и приписываем этот выстрел несчастному случаю…»[196]. В таком духе написана вся записка. Почти каждая фраза ее содержит подсказку, как отвечать по тому или иному вопросу. Большинство подсказок лживы. Так, Мартынову посоветовано показать, что он, боевой кавказский офицер, якобы лишь третий раз в жизни стрелял из пистолета, не хотел-де убивать противника и попал в него случайно, рекомендовано: «придя на барьер, напиши, что ждал выстрела Лермонтова» и т. п. Записка эта показывает, как мало можно полагаться на официальное следствие по делу о смерти поэта.