Тайны гибели российских поэтов: Пушкин, Лермонтов, Маяковский - [12]

Александр Сергеевич подал Далю руку и откровенно сказал: «Плохо, брат». Владимир Иванович — интересный, участливый собеседник, всегда готовый помочь, имевший к тому же медицинское образование и навыки ухода за больными, оказался человеком очень нужным для Пушкина в эти отмерянные судьбой оставшиеся сутки жизни. И в течение всех этих суток, до последнего вздоха поэта, Владимир Иванович, несмотря на крайнюю усталость, уже не отходил от изголовья умирающего.

А. С. Пушкин очень обрадовался Далю, к тому же приход последнего и уменьшение боли от приема опия совпали по времени. Александр Сергеевич отвлекся от грустных дум, слегка повеселел, разговаривая с Владимиром Ивановичем. Правда, из-за одышки и слабости говорить ему было трудно, он произносил слова отрывисто, с расстановкой.

Александр Сергеевич охотно стал выполнять назначения докторов. На живот вместо холодных компрессов стали класть «мягчительные» припарки, и Пушкин помогал ухаживающим накладывать и снимать их. Внутрь он принимал лавровишневую воду и каломель, однократно дали касторовое масло, продолжали применение опия. Больного мучила жажда, и он часто просил холодную воду, которую ему подносили чайными ложечками.

Александр Сергеевич был не привередливым больным, он никого не упрекал, не жаловался, благодарил ухаживающих за каждый пустяк. «Вот и хорошо… и прекрасно…», — часто приговаривал он, когда давали воды, кусочки льда, поправляли постель, подушку.

К 18 часам 28 января отмечено новое ухудшение состояния. Появилась лихорадка. Пульс достигал 120 ударов в минуту, был полным и твердым (напряженным). Боли в животе стали «ощутительнее». Живот вновь вздуло. Для борьбы с развившимся «воспалением» (перитонитом) Даль и Спасский (с согласия и одобрения Арендта) поставили на живот 25 пиявок. Пушкин помогал докторам, рукой сам ловил и припускал себе пиявки.

После применения пиявок жар уменьшился. «Кожа показывала небольшую испарину». Пульс стал реже и мягче. Живот «опал». В. И. Даль позднее вспоминал: «Это была минута надежды. Я ухватился, как утопленник, за соломинку… и обманул было и себя, и других — но ненадолго»[22].

От применения пиявок больной потерял, по расчетам Ш. И. Удермана[23], еще около 0,5 л крови и, таким образом, общая кровопотеря с момента ранения достигла 2,5 л (50 % от всего объема циркулирующей в организме крови).

Несомненно, что ко времени назначения пиявок уже возникла тяжелейшая анемия, действенных средств лечения которой (переливание крови, препараты железа и т. д.) в те годы еще не знали. Местное кровопускание в XIX веке допускалось для лечения воспаления брюшины (перитонита)[24]. Однако назначение пиявок Пушкину (да еще в таком количестве), без учета его кровопотери и развившегося малокровия, было шаблонным, необдуманным актом, приблизившим летальный исход. Улучшение было мимолетным, вскоре Александру Сергеевичу стало еще хуже, чем до применения пиявок.

Г. И. Родзевич[25] и Ш. И. Удерман[26] уверены, что назначение пиявок — серьезная, «роковая» ошибка докторов, лечивших Пушкина.

В ночь с 28 на 29 января состояние раненого крайне тяжелое. В сознании. Его беспокоят резкая слабость и жажда. Боли в животе сохраняются, но стали поменьше. Временами раненый засыпает, но ненадолго. Просыпаясь, просит пить, но пьет только по нескольку глотков. Иногда очень тихо, стараясь сдерживать себя, постанывает. Даль уговаривал его: «Не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче». Пушкин возражал: «Нет, не надо, жена услышит».

Изменилось лицо, черты его заострились («лицо Гиппократа», типичное для больных перитонитом). Появился мучительный оскал зубов, губы судорожно подергивались даже при кратковременном забытье. Возникли признаки дыхательной и сердечно-сосудистой недостаточности. Дыхание стало частым, отрывистым, воздуха не хватало (одышка). Пульс был едва заметен.

У поэта появилось мучительное чувство тоски. «Скоро ли это кончится? Ах, какая тоска! Сердце изнывает!» — жаловался он Владимиру Ивановичу.

Тактика лечения оставалась неизменной. Больному давали лавровишневую воду, каломель и опий.

Утром 29 января состояние стало критическим, предагональным. «Общее изнеможение взяло верх». Пришедший рано утром на квартиру доктор Спасский поразился резкому ухудшению состояния больного и отметил, что «Пушкин истаевал». Консилиум врачей в составе Арендта, Спасского, Андреевского и Даля единогласно сошелся во мнении, что скоро начнется агония. Арендт заявил, что Пушкин проживет не больше двух часов.

Александр Сергеевич большую часть времени своего последнего дня был в сознании. Он жаловался на резкую слабость, жажду, головокружение, одышку. Временами сознание «путалось», и пациент переставал узнавать неотлучно находящегося у изголовья Даля, возникали зрительные галлюцинации. Александр Сергеевич признался, что ему вдруг пригрезилось, как они вместе с Далем, взявшись за руки, лезут вверх по книгам и полкам — все выше, выше и выше!

Пульс у больного падал с часу на час, стал едва заметен, а к полудню совсем исчез. Руки остыли и стали совсем холодными. Дышать было трудно. Частые, отрывистые дыхательные движения прерывались паузами (дыхание Чейн-Стокса).