Тайны дворцовых переворотов - [18]
На судьбу Девиэра, Толстого, Бутурлина, Скорнякова-Писарева и в немалой степени Меншикова роковым образом повлияла одна календарная неделя – с воскресенья 19-го по воскресенье 26 марта. Удовлетворенная тем, как виртуозно ей удалось завербовать светлейшего князя, Елизавета Петровна велела матери выпускать на подмостки П. А. Толстого. Граф начал с дворца Рагузинского и, во-первых, прозондировал настроения хозяина относительно скорого породнения Меншиковых с царствующей династией. Герцог Голштинский, понятно, отозвался о нем без особого энтузиазма, опасаясь чрезмерного укрепления позиций баловня судьбы. Петр Андреевич, согласившись с Карлом-Фридрихом, произнес: «Надобно государыне о том донесть обо всем, какую предосторожность Ее Величеству надлежит в том иметь. Понеже Светлейший князь силен. У него войско в команде и военная коллегия. А, ежели то зделаетца, то по времени может в силу притти, и тогда попросит у Ея Величества, чтоб из Шлютелбурха бывшую царицу взять. А она старого обычая человек. Может все переменить по старому, понеже она нраву гневнаго. К тому же, может быть, захочет, чтоб обиду зделать Ея Величеству и детям ее». Видя, что собеседнику по сердцу прозвучавшие речи, Толстой высказал идею: обратиться к государыне нужно не с простой жалобой, а с просьбой назначить наследницей какую-либо из своих дочерей. На взгляд самого графа, лучше, коли выбор монархини остановится на младшей Елизавете. Герцогу инициатива понравилась, правда, названная гостем кандидатура, похоже, не привела в восторг. Толстого это не удивило. Вполне естественно, что муж Анны Петровны не готов сразу поддержать родную сестру жены. Посему Петр Андреевич аккуратно обрисовал немецкому князю, насколько тому выгоднее добиваться шведской короны для себя, а не российской – для супруги.
В надежде со временем распропагандировать и переманить голштинское семейство в лагерь младшей цесаревны влиятельный сенатор почтил вниманием еще два важных адреса. Заглянул на огонек к Ивану Ивановичу Бутурлину, авторитетному шефу преображенцев, а чуть погодя нагрянул к Антону Мануиловичу Девиэру, генерал-полицмейстеру Санкт-Петербурга. Больше конфидент императрицы ни с кем на щекотливую тему не общался, ибо внезапно получил из Зимнего дворца команду «отбой». В дальнейшем тайный советник вел себя на редкость пассивно, хотя взбудораженные министром лица (Бутурлин с Девиэром растормошили Г. Г. Скорнякова-Писарева, А. И. Ушакова, И. А. Долгорукова, А. Л. Нарышкина) восприняли на ура инициативу старика, стали приезжать к нему или звать к себе на «консилиумы» с глазу на глаз. Толстой не избегал встреч. Но, когда активисты ставили перед ним вопрос о том, не пора ли всем идти к государыне, и ему в том числе, отнекивался: «Докладывать Ея Императорскому Величеству… дерзновения не имею».
Отчего же посредническая миссия Толстого заглохла в самом зародыше? Ответ следует искать в диалогах Бутурлина и Девиэра с графом и между собой. Сосредоточимся на примере Девиэра. Петр Андреевич приехал к нему перед Благовещением (25 марта) «дни за два или за три». Преамбулу беседы о высочайшей немилости к сыну почтенного визитера пропустим. Вслушаемся в деловую часть.
«Толстой: Говорил ли тебе Королевское Высочество что-нибудь?
Девиэр: Нечто он мне говорил.
Толстой: Ведаешь ли, что делаетца сватовство у великого князя на дочери святлейшаго князя?
Девиэр: Отчасти о том ведаю. А подлинно не ведаю. Токмо Его Светлость обходитца с великим князем ласково.
Толстой: Надобно о том донести Ея Величеству со обстоятелством. Впредь может статца (Светлейший князь и так велик в милости), ежели то зделаетца по воле Ея Величества, не будет ли государыне после ис того какая противность. Понеже тогда он захочет добра болше великому князю. К тому же он и так чести любив. Потом зделает, и может статца, что великого князя наследником и бабушку ево велит сюды привести. А она нраву особливаго жестокосердия. Захочет выместить злобу и дела, которые были блаженные памяти при государе, опровергнуть. И для того надобно Ея Величеству со обстоятелством донесть, как она о том соизволит. Толка бы о том известна была во всем. А мнитца то, чтоб Ея Величество короновать изволила при себе цесаревну Елисавет Петровну. И когда так зделаетца, Ея Величеству благонадежнее будет, что дочь родная. А потом, как Великий князь [здесь] научится, тогда можно ево в чюжие край послать погулять и для обучения посмотреть другие государства, как и дед ево блаженные памяти государь император ездил и протчие европские принцы посылаютца, чтоб между тем могла утвердитца государыня цесаревна в наследстве».
Пассаж об имени претендентки извлечен из допросов Петра Андреевича. А вот как это место передано Антоном Мануиловичем: «…чтоб Ея Императорское Величество для своего интереса короновать изволила при себе цесаревну Елисавет Петровну и[ли] Анну Петровну или обеих вместе». Толстой на следствии заявил, что «о коронации цесаревны Анны Петровны или обоих государынь цесаревен вместе не говорил». Почему генерал-полицмейстер упомянул старшую сестру, мы поймем, обратившись к сетованиям Девиэра и Бутурлина в дни тяжелой болезни императрицы в апреле. Иван Иванович спросил у приятеля о здоровье государыни: «Что, есть ли лехче?» Товарищ успокоил: «Слава Богу, кажется, есть полехче!» Далее оба вспомнили о герцогине Голштинской.
