Тайной владеет пеон - [140]
— Ласаро уже не опасен нам, — не соглашался Карлос. — Рабочие организации будут извещены, связи с ним прерваны, в лицо он знает немногих.
— Все равно, — вспылил Ривера, — предателей нужно учить!
— Ривера решится устранить его без суда товарищей? — в упор спросил Роб.
Ривера отвернулся к окну.
— Вряд ли, — наконец ответил он.
— Значит, собираем комитет, — подвел итог Карлос. — Лучше за городом. Где-нибудь по дороге на Антигуа. За Ласаро слежка — пригласим его через почтальона. Скажем, на завтра в девять утра.
— Но Ласаро, если он и есть Пальма, успеет связаться с Линаресом по рации.
Нет, не успеет, — возразил Карлос. — Чиклерос говорил, что последний утренний выход в эфир Королевской Пальмы — в семь часов. В восемь утра мы его пригласим на девять. Но даже, если он и есть Пальма и он достучится до Линареса... Вот мой план...
Весть о заговоре военных вызвала различный отклик. Роб сказал:
— Роб думает так, — надо порекомендовать городскому транспорту застопорить движение. Но военных это не спасет. Роб думает, — надо предупредить наших товарищей, чтобы были осторожны; Армас начнет охоту с них.
— Мне жаль Фернандо, — задумчиво заметил Ривера. — Он первым полезет в самое пекло.
...Виновник многих волнений и споров сидел и ждал. Но его никто не вызывал; казалось, он никому не нужен. Ласаро лихорадило. Он принял дозу хинина и взял с полки легкий роман, чтобы забыться. Книга называлась «Исповедь предателя», — он отшвырнул ее в сторону, и она хлопнулась о стену.
Ночью ему показалось, что в комнате есть посторонний. Он включил свет и сел на постели. Кошмары не оставляли его.
В семь утра он вышел в эфир и сообщил: «У Королевской Пальмы новостей нет».
В восемь принесли почту. Разносчик газет сказал сеньоре Пласиде, что один пакет ему велено передать адвокату лично в руки. Посмотрев в замочную скважину и не обнаружив в разносчике ничего угрожающего, Ласаро впустил его в комнату. Разносчик протянул ему письмо и попросил расписаться: ему хорошо заплатили, и он хочет оправдать доверие клиентов. Ласаро бросил ему монету и, когда разносчик, весело насвистывая, удалился, адвокат вскрыл конверт.
Вот оно: «Будь в восемь пятьдесят у входа в парк Аврора. К-т». Это значило: «Комитет».
Ласаро бросился к ковру, сдернул его со стены, но тут же со стоном опустился на кровать. Он не хотел предавать этих людей, — видит бог, он не хотел. Но его принуждают, преследуют, шантажируют. Что может он сделать, маленький человек, против большой силы?
Тут же он вызвал в себе нарочитую злость. А по какому праву его хотят заставить петь под дудку красных? Что они сделали для него особенного? Это он все делал для них: выступал в судах, лазил по плантациям, доставал для них деньги. Как они отблагодарили его? Отстранили от руководства студентами, всячески давали ему понять, что он не из рабочих; ничтожного сборщика кофе, какого-то арестанта, подняли выше него, образованного адвоката!
Он знал, что все это ложь, что к нему относились по-братски, но он отгонял от себя мысли о хорошем и вызывал в памяти только дурное, низменное, пришедшее из-под спуда маленького, тщеславного сознания. А губы уже шептали: «Париж, Афины... руки уже шарили в ящике стола и извлекали на свет телефонную трубку — трубку предательства.
Он подключил шнур к рации, настроился на передачу, поднес микрофон трубки к самому рту, отрывисто и глухо произнес:
— Говорит Королевская Пальма. Говорит Королевская Пальма. Получил вызов комитета. В восемь пятьдесят у парка Аврора. Повторяю. Говорит Королевская Пальма...
Время было неурочное, но вызов приняли. После исчезновения Хусто Линарес распорядился перейти на круглосуточный прием Королевской Пальмы.
С наушниками сидел Чиклерос. Заметив, что он взялся за карандаш, Фоджер вскочил с постели и просмотрел запись. Место встречи Чиклерос не указал. Фоджер взялся за контрольные наушники, вслушался в глухой голос провокатора и еще раз сверился с записью.
— Парк Аврора ты дописал сейчас, — грубо сказал он.
— В первый раз Пальма его не назвал, — огрызнулся Чиклерос.
Фоджер бросился к телефону и набрал номер полицейского агентства. На лбу его выступила испарина, руки дрожали. Чиклерос, пока он кричал в трубку, слегка приоткрыл дверь и услышал, как скрипнул дверью Наранхо.
— Да, да. У парка Аврора, в восемь пятьдесят,— кричал Фоджер. —Окружайте весь микрорайон. Королевскую Пальму известили только что.
Бросив трубку, он повернулся к Чиклеросу:
— Зачем ты возился с дверью, чумазый?
В коридоре послышалась возня: сержант подмял под себя Наранхо, рванувшегося к выходной двери. Чиклерос бросился на помощь мальчику, но тяжелый грохот оглушил его, острый, колючий толчок заставил подпрыгнуть, и он упал на пороге, широко раскинув руки и повернув застывшее в предсмертной усмешке лицо навстречу своему врагу. Фоджер стрелял снова и снова, но он не мог уже стереть эту усмешку, которой словно сама Гватемала сопровождала каждый шаг интервентов.
— Что случилось, сержант? — хрипло спросил Фоджер, и оспинки на его тяжелом, массивном лице налились кровью.
— Не знаю. Меня разбудил скрип двери, майор. Мальчишка собирался опять бежать.
