Тайное оружие Берии. «Собачий спецназ» НКВД - [64]

   Он знал, что сейчас творится у лейтенанта на душе, и поэтому не смотрел ему в глаза, а только повторял, как заведённый: – Ну, давай, давай, родной! Давай!

   Танки, мать их!

   Не помня себя, Никита в лихорадке отстегнул карабин поводка и крикнул отчаянно, срываясь на фальцет. – Леда, вперёд! Цель!

   Секунда, другая, и она перебралась за бруствер. И петляя, немного тяжеловато побежала по полю навстречу смерти, нацелившись на грохочущий бензиновой вонью ближайший танк. И уже никто и ничто не могло её вернуть туда, где остался обожаемый е ю хозяин, её Никита.

   Отмахав рысью десяток–другой метров, она вдруг замерла на мгновенье, оглянулась. И столько было в её глазах тоски и боли, столько безвыходного отчаяния, что у него помутилось сознание – его Леда, его Ледушка, и вот сейчас?!.. А он… Он сам её туда послал! М–мм!..

   Никита что есть силы колотил рукой по твёрдым, словно камни, комкам земли на бруствере. Он колошматил кулаками мёрзлую неподатливую землю, будто она одна была виновата в этой страшной непоправимой беде. Ах, если бы только так… Слезы душили его, застилая глаза. И он, не стыдясь, ревел, содрогаясь всем телом, и, не чувствуя боли, все колотил, колошматил по брустверу траншеи, будто хотел и не мог вбить свою боль и отчаянье в эту мёрзлую землю. Но она не хотела и не принимала его боль и отчаянье…

— Есть! Горит! – до него не сразу дошёл смысл сказанного. Майор оторвался от бинокля, спешно отстёгивая поводок у Бурьяна. – Вперёд, Бурьян! Вперёд! Цел ь!

   Пёс в нерешительности переминался на месте, словно веря и не веря в то, что сейчас произойдёт. Может, все ещё…

— Бурьян, ищи Леду! Вперёд! – гаркнул в бешенстве майор. – Ищи!

   Любимое имя псу не нужно было повторять дважды. Легко и пружинисто он сиганул за бруствер и рысью, рысью пошёл туда, где сгинула его первая и сладкая земная любовь. Его красавица Леда. Леда–Ледушка.

   …Красивое мощное тело зверя содрогалось в лютой ярости ко всему грохочущему ненавистному миру, к этим стальным монстрам, отнявшим у него единственное счастье.

— Ну, сейчас я рвать вас буду! Сейчас, паскуды, я покажу вам, кто такой пограничный пёс Бурьян! Да, я, за Леду!.. Держитесь, гады!

   Немцы заметили его, заорали истошно, указывая руками: – Русишь вольф! Русишь вольф! А–аа–ааа!!..

   Одна пуля, потом другая нашли его, обжигая нестерпимой болью. Да только все напрас но. В неудержимом беге он приближался к цели. Ещё один горячий шмель ударил его. Вжик–вжик–вжик – увивались вокруг него другие, напевая однообразно – тиу–у-ти–у-тиу–у… Слепая злоба душила его.

— Как же так?! Леда, Леда, Ледушка! – и уже никто и ничто не могло остановить его победный, яростный ход. В каком‑то невероятном прыжке он достиг своей цели и, распластавшись, нырнул под смрадное грязное брюхо чудовища.

— Леда! Лее–е-да–аа!..

Глава 22 - Итоги (раны душевные)…

…Ночью полк, точнее, те крохи, что от него остались, сменила другая стрелковая часть. Прибыли и долгожданные сорокапятки. Эх–хе–хе, на день бы их раньше…

   Потом они долго тряслись на своей полуторке, наверное, всю длинную скорбную ночь, пробираясь по разбитым дорогам в особый отдел фронта, где майор сухо и лаконично доложил о проделанной работе отряда. Итоги… Итоги были неутешительны ми: все цели поражены, понимайте как танки. Но в строю ни одной собаки. Все погибли при поражении целей. Из личного состава – он и старшина–водитель. Часть людей погибла, остальные с ранениями разной степени тяжести в медсанбатах и госпиталях. В последние он доставлял самолично по дороге в штаб фронта.

   Личное оружие… ППШ, погибших и раненых, а также четыре «дегтяря» [19] переданы при убытии с передовой во вновь прибывшую пехотную часть.

   Кто особо отличился?.. Особо отличились – все. Без исключения.

   Никто в труса не сыграл и не шкурничал.

— Изложишь подробно в рапорте.

— Есть изложить в рапорте…

— И все же, кто особо отличился, – представить к орденам, – моложавый с залысинами генерал внимательно и строго поглядел в глаза майора Ковалёва.

   ; – Не скупись. Заслужили.

— Главные герои, – майор замолчал и, сжимая челюсти, процедил голосом смертельно уставшего человека, – собаки. Их вот бы не забывать.

— Ну, ты, майор, даёшь! О людях в такой горячке думать не приходится. Не то чтобы помнить о каждом. А ты о своём заладил. Собаки… – Верю, что твои собаки – герои. Но… – генерал замолчал, подыскивая нужные слова, – сам понимаешь, не маленький, ни одной инструкцией, ни одним указом их награждать не предусмотрено. Ясно?

— Так точно – ясно. Разрешите идти?

— Удачи тебе, майор!

   …Весь путь от госпиталя, куда он заезжал попрощаться с Никитой, – зацепила его крепко напоследок фрицевская пуля в том последнем бою – до спецбазы НКВД майор мрачно и неотрывно смотрел в окно на бесконечную тряскую дорогу, километр за километром которую наматывала чудом уцелевшая, видавшая виды полуторка. Он частенько прикладывался к фляге, добыт ой у коменданта госпиталя, крякая и тяжело вздыхая, не глядя на притихшего водителя. И нещадно дымил папиросами. Но даже чистейший медицинский спирт не брал его, лишь притупив на время боль безмерных невосполнимых потерь. А что творилось у него на душе в эти минуты, лишь одному Богу известно.