Тайное имя — ЙХВХ - [98]

Landtarzt Гиллель Яффе («Веселитесь, пациенты, доктор с вами лег в кровать». Ф. Кафка, «Сельский врач») сделал запись в ежедневнике, который ведет с педантичностью уважающего себя человека:

4 окт. 1917 г. У Эфраима-Фишеля левый глаз скрыт под гематомой величиной с грецкий орех. Возможно небольшое сотрясение мозга.

Приходил камням (так сельский врач называет Этифа-эфенди), справлялся о состоянии Сарры. Я сказал все как есть. Задев трахею, пуля ушла вбок. Она парализована. Я сделал ей укол, и она ненадолго пришла в сознание, узнала меня. О том, что она умоляла дать ей яду, чтобы не выдать в беспамятстве своих товарищей, я умолчал. Страдания ее неимоверны. От длительного бичевания тело стало багрово-черным, губы сожжены, фаланги пальцев на левой руке раздроблены, ложе каждого ногтя открыто. Офицер сказал, что, если Лишанский не будет выдан, он прикажет срубить все виноградные плантации. Шломо Вольфензона и старшего Вайнштейна подвергли публичной порке. Стоял гвалт, дети плакали. Все мечтают об одном: найти и выдать Лишанского, которого ненавидят, живым или мертвым. Аронсонов тоже ненавидят и проклинают.

Запись от девятого числа: «Сегодня утром в девять приблизительно с четвертью умерла Сарра. Своими мучениями она не искупила зло, которое принесла людям, — таково всеобщее мнение. Чего им не хватало? У них столько денег. Лишанского ищут по всей стране. Представители Зихрон-Якова отправились на переговоры с командованием „Ашомер“. Если в „Ашомер“ его укрывают, то чтобы выдали. Пока что угрозу уничтожить виноградники не привели в исполнение. Молимся».

«Мы не предатели!»

Говорится: как сквозь землю провалился. Лишанский провалился без всякого «как». Prunus spinosa, куст терновника, ссудивший Сарру венцом под небывалый процент (и не снившийся ее батюшке), посреди выстриженного лабиринтом газона скрывал «свищ» — тот самый лаз, которым можно было выбраться в виноградники, а там ищи-свищи.

^{Иосеф Лишанский}

Безоружный — это значит в чем мать родила. Да еще без гуруша в кармане. Прежде всего очутиться как можно дальше от Зихрон-Якова. Но когда нет товарняка, чтобы вскочить на подножку, нет грузовика, чтобы незаметно юркнуть под брезент, пока дальнобойщик справляет нужду…

«Он далеко уйти не мог», — говорят преследователи. И правда, беглец, как заяц, вынужден петлять в одном и том же месте. «Если ты себя не видишь, это не значит, что и другие тебя не видят» (руководство по игре в прятки).

В Каркуре, в нескольких километрах южнее Зихрон-Якова, он нарушил восьмую заповедь: украл пару бейгалах, пышущих жаром, пригрозив булочнику угрозой нарушить и предыдущую заповедь.

— Убью, — и, свирепо ощерившись, провел поперек горла большим пальцем.

— Это тебя ищут? Бери еще. Но я тебя не видел.

Это единственный раз, что Лишанский встретил к себе сочувствие что ему посочувствовал еврей. Мадам Паскаль, приютившая его, не в счет: христианка и одинокая женщина. Остальные видели в Лишанском одного из тех, по чьей милости турки, с которыми столетия любовь да совет, записали нас во враги, как будто мы армяне, — так с теми хоть русская разведка постаралась, а мы сами полезли к англичанам с непрошенными поцелуями.

Уже в темноте Лишанский натолкнулся на фуру, груженную украденным со склада оружием, причем сам «потерпевший», некто Риклис, с сержантскими нашивками, сидел там же со своей зазнобушкой, а правил фурой Гилади, старый знакомец Лишанского.

— Мир, Исрулик, — сказал Ёсик, оставаясь в темноте.

Гилади посветил в его сторону.

— Мир тебе… Ты знаешь, что тебя повсюду ищут?

— Хороший вопрос. Если б я не знал, что бы я здесь делал, по-твоему, — со связкой баранок в одной руке и с револьвером в другой? — Лишанский демонстративно держал правую руку за пазухой.

— И что ты собираешься делать?

— А что бы ты мне посоветовал? Напроситься в попутчики к тебе, и чтобы ты укрыл меня в Кфар-Гиоре?[160]

— Я бы тебе посоветовал, — сказал Гилади, — я бы тебе посоветовал… Я помню тебя одним из нас. Если бы ты был шомером, ты бы не нуждался в моем совете. Застрелись. И ценой своей жизни спасешь других. У тебя все равно нет выхода. Тебя выдадут. Вас все проклинают. А так станешь героем Израиля, а не предателем. И назовут Кфар-Гиору твоим именем: Кфар-Лишанский.

Лишанский правой рукой сделал резкое движение. Трое на телеге вздрогнули.

— Застрелиться, да? А если мне не из чего? — он выпрастал из-под рубахи руку и показал пятерню. — У меня нет оружия. Одолжи мне свое, или побоишься? Пока твой чауш пистолет достанет, Ёсик весь барабан в него разрядит. Ну так что, может, сам и пристрелишь? А я думаю, Исрулик, что все дело здесь в расписках, которые мне выдавал Дизенгоф. Там написано, сколько шомеры получили от НИЛИ, — пятьдесят тысяч. Мы храним отчетность… Ну как? Я тебя переиграл в дамки?

— Садись, — сказал Гилади.

^{Исраэль Гилади}

Ехали молча. Каменистая дорога — понакиданное в спешке оружие стучало и лязгало друг о дружку стволами. ВдругЛишанский спросил:

— Но мы едем не в Кфар-Гиору, куда мы едем?

— В Явнеэль.

Явнеэль — столица шомеров. Представил себе, как начнутся споры: «Что делать с Ёсиком?» А Исрулик на это: «Товарищи, у них наши расписки. По ним выходит, что англичане нам платят. Если попадет в руки…»