Тайное и явное в жизни женщины - [29]

Потом пили чай с густым смородиновым вареньем, с пряниками из сельпо, со свежим зернистым домашним творогом. Деревенскую сметану мы мазали прямо на белый хлеб, и эти бутерброды казались вкуснее кремовых пирожных! Наш девичник вернул меня себе самой. Всё помогло: Милкина таблетка, баня, смех, сытный ужин в чистой просторной избе.

Сидя за столом, я заметила небольшие репродукции картин Рубенса, украшающие стены горницы.

– А кто у вас живописью увлекается? – спросила я.

– К нам в сельпо эти картинки как-то завезли, а мой муж и купил их все, подарил мне на восьмое марта! – рассмеялась бригадирша. – На тебя, говорит, похоже!

– Вы лучше! – загалдели девчонки.

– Да ладно вам! – отмахнулась сельская красавица. – Скажете тоже! У нас таких краль полдеревни! Каждую вторую можно рисовать.

Нам было хорошо, и мы не торопились в лагерь. Наконец, тётя Тоня сама без обиняков сказала нам:

– Завтра суббота, отоспитесь всласть. А сейчас пора вам, девоньки. Темень кромешная на улице. Это вам не в городе на проспекте, где фонари горят. Сами-то дойдёте?

– Дойдём! Нас много! Чего тут бояться? – наперебой загалдели девчонки.

У меня тогда мелькнула мысль, что ей уже не терпится остаться с мужем, лечь на супружескую постель и усладить его своим богатым, освежённым чудесной водой телом. И у них опять, возможно, родится ребёнок. В деревне дети растут привольно.

Повязавшись по-простому платками, надев кофты, куртки, обувшись в резиновые сапоги, мы прыскали, дивясь своей похожести на местных колхозных девок. Потолкавшись в сенях, попрощавшись с хозяйкой, мы гурьбой направились к в лагерь.

Издали заметили свет фонаря. Кто-то из тёмной глуши двигался прямо к нам.

– Кто это? – насторожилась Мила.

– По-моему, это наши парни! – воскликнула Светка Усеева, едва сдерживая рвущуюся радость.

– Эге-ге, девчонки! – послышался голос Генки Гришина.

– Мы тут! – громко завопили все.

Вскоре мы различили в темноте две фигуры – Гена Гришин и Юра Токарев шли размашистым шагом по мокрой траве.

Нет ничего более волнующего и завораживающего для женщины в любом возрасте, чем стремительно идущий ей на встречу мужчина, разрезающий своим решительным движением пространство! И не важно, какой век на дворе, какая погода, какая обстановка и инфраструктура вокруг! Я молча смотрела тогда на них и навсегда зафиксировала в своей памяти два высокие сильные мужские тела, одетые просто, без прикрас, движущиеся из мрака ночи в обрамлении отсветов большого переносного фонаря. Шла сама надёжность, и к ней хотелось припасть. Но я знала тогда, что лучше сдержаться, преодолеть напряжение своего порыва, обратив его во внутреннюю энергию женской притягательности.

Усеева первая замахала им руками, отнюдь не собираясь таиться и скромничать. За ней все остальные выразили бурный девичий восторг.

– Долго вы моетесь! – нарочито строго проворчал Геннадий. – Ничего не сказали – встречать, не встречать. Фонарь даже не взяли. Кто же так по ночам по деревне ходит? Мало ли что!

Все ликовали, словно давно не виделись. Начался весёлый переполох, задорный кавардак, на который способны все студенты. Мы дружили тогда открыто, безраздельно, жили общими событиями. У нас ещё не имелось конкретных парочек, смело отгородившихся от остальных своей влюблённостью, поэтому всякие эмоции выражались свободно и воспринимались по-товарищески. Тогда Светка Усеева прыгнула Юрке на шею, он приятельски похлопал её по спине, аккуратно поставил на землю.

Мой опыт любви, моя уже достаточно развитая Олегом чувственность и прозорливость юной женщины помогали отличить Светкину влюблённость в Юру от простой дружеской симпатии. Светка не умела справляться с собой, как подобает, не владела тонкой стратегией любовной интриги и, увы, была обречена на разочарование. Юра подошёл ко мне.

– Привет, Ань, – тихо сказал Юра, беря у меня из рук увесистый пакет. – Давай понесу.

Он стоял передо мной в высоких резиновых сапогах, прямо-таки в каких-то рыбацких ботфортах, завернутых у колена. Чуть выше каждого сапога начиналось обтянутое выцветшими блёклыми джинсами крепкое бедро молодого самца. Я испытала тогда настоящий толчок вожделения, но подавила его, спрятала вглубь, устыдившись смелости мыслей.

В свете фонаря я видела Юркину смущённую улыбку, обращённую ко мне, ощущала его волнение и радость. «Такой большой, крупный, здоровый и симпатичный, а так смущается», – удивилась я.

А Генка уже смешил остальных девчонок, выдумывая на ходу всякие забавные байки. Так и дошли до лагеря.

Следующая неделя выдалась дождливой и пасмурной. Мы совсем мало работали, но очень хорошо, с аппетитом, ели и валяли дурака. Осенние дни пролетали быстро. Мы изощрялись в остроумных выдумках, напоминая себе самим, что детство не ушло далеко, оно ещё рядом, ещё питает нас своей беззаботностью и безотчётной радостью.

По вечерам устраивали танцы в комнате отдыха. Неважно, что звучало – катушечный магнитофон, радиола или музыкальная передача по телевизору. Пары кружились, теснясь, хихикая и толкаясь боками. Меня чаще всех приглашал Юра Токарев. От него исходила такая доброта и восторг, что невозможно было отказаться от удовольствия искупнуться в тёплых волнах его искренних, сердечных чувств.