Тайники души - [120]

И даже если завтра я все потеряю, все равно я невероятно богата.

От всех этих мыслей мне на глаза навернулись слезы, и я решила вынести ведерко с пеплом и высыпать его, пока никто не заметил моего состояния. Кроме того, перед сном в печь нужно было добавить еще угля.

Когда я вышла на заднее крыльцо, мои мысли были очень далеко. Вдруг из тени вышел крупный мужчина, перепугав меня до смерти. Я уронила ведерко с углем и вскрикнула.

– Прости, Элиза, – послышался знакомый мягкий голос, – я не хотел тебя испугать.

– Гейб?

Это был он! В следующее мгновение я была в его объятиях и покрывала Гейба поцелуями, как несколько месяцев назад, весенним утром в саду. Мне казалось, что все это лишь сон, но я чувствовала его сильные руки, страсть и тепло его поцелуя и знала, что все происходит на самом деле. Я также поняла, что за прошедшее время мои чувства не изменились. Я по-прежнему его люблю.

Гейб первым отстранился и посмотрел мне в глаза.

– Мне нужно объяснить, почему я ушел, Элиза. На этот раз я хочу тебе все рассказать. Больше никакой лжи! Меня зовут не Гавриил Арфи. Мое настоящее имя Мэтью…

– Нет! Прекрати!

Я высвободилась из его объятий. Радость, которую я испытывала всего минуту назад, сменилась гневом. Я не позволю ему снова меня обмануть!

– Я прекрасно знаю, что ты не Мэтью Уайатт! – крикнула я, сжимая его руку. – У настоящего Мэтью отсутствовала фаланга пальца. И настоящий Мэтью мертв!

– Я знаю, что он мертв! – мягко ответил Гейб. – Он был моим лучшим другом… и умер, спасая мне жизнь. Меня зовут Мэтью Уиллис. Мой отец Эдмунд Уиллис – адвокат и большая политическая шишка в Олбани, штат Нью-Йорк. Там я вырос.

Его слова звучали искренне, но я все еще опасалась ему доверять. Мои глаза уже привыкли к темноте, и я изучала мужчину, стоявшего передо мной. Ему снова следовало постричься, а на подбородке была небольшая щетина. Он выглядел усталым и взволнованным.

– Шериф сказал, что ты пытался присвоить имя моего деверя. Это правда?

– Да, правда. Как ты выразилась, я действительно присвоил его имя. И хочу объяснить, почему это произошло. Но может, сначала мы войдем в дом, где тепло? Я стою здесь уже пару часов, пытаясь набраться храбрости и постучать в дверь.

Гейб стоял, съежившись. Я видела, что он дрожит от холода, но все равно не решалась впустить его в дом.

– Нет, я не хочу, чтобы ты заходил. Не хочу, чтобы дети знали о твоем возвращении. Ты их очень обидел, когда ушел вот так, без объяснений и извинений.

– Но я хочу объяснить все сейчас…

– Нет, сначала ты объяснишь мне. Иди, разведи огонь в мастерской, а я приду и выслушаю твой рассказ после того, как уложу детей.

Когда я вернулась в дом, мне было сложно за обычными домашними делами скрыть свое волнение и страх. Я все еще чувствовала губы Гейба на своих губах, ощущала его крепкие объятия, и мое сердце готово было воспарить, как акробаты на трапеции. Но я предупредила себя: не стоит ждать чего-то, пока я не услышу объяснений.

Я старалась одеваться как можно тише, но Жмурка выбежал в кухню и выдал меня, залаяв. Через минуту тетя Батти высунула взлохмаченную голову из спальни. Она с любопытством уставилась на меня и, прежде чем я успела придумать оправдание, уже улыбалась во весь рот.

– Гейб вернулся, ведь так?

Я застенчиво кивнула.

– Так и знала! Я поняла это еще днем, когда Жмурка лаял на следы. Он сразу признал знакомого!

Тетя торопливо обняла меня и добавила:

– Что же ты стоишь? Иди к нему!

Я взяла Жмурку с собой. У меня просто не было выбора. Как только пес увидел Гейба, сидящего в мастерской, он прыгнул к нему на руки и начал облизывать. Короткий хвост собаки выписывал круги.

Гейб засмеялся тем глубоким, грудным смехом, который я так любила. В эту минуту он мог бы сказать, что он Аль Капоне или Малыш Нельсон[32], и мне было бы все равно. Но у меня возникло чувство, будто на этот раз я услышу правду. Я села на стул напротив Гейба.

– Я нашла твой дневник в печке, – сказала я. – Он не сгорел. Там рассказывалось, почему ты ушел из дома…

– Да, я записался в армию, потому что мне было стыдно за то, как я поступил с политическим оппонентом отца. Там я познакомился с Мэтью Уайаттом; мы с ним спали на одной двухъярусной кровати. Нас все время путали, потому что мы были одного возраста и роста, с одинаково темными глазами и волосами и обоих звали Мэтью. Даже наши фамилии – Уайатт и Уиллис – звучали похоже. Конечно, твой деверь был куда сильнее и мускулистее, чем я. Я ведь был городским мальчиком, а он вырос на ферме. И еще у него не было фаланги на указательном пальце. – Гейб продолжал рассказ, почесывая собаку за ушами. – Мы проводили столько времени вместе, и оказалось, что у нас много общего, не только имена.

Возможно, наши отцы жили в разных местах и у них были разные профессии, но во многом они были очень похожи. Мы с Мэтью записались в армию именно для того, чтобы сбежать из отчего дома и узнать, кто мы на самом деле. Мы провели вместе два года. Плыли во Францию на одном корабле, затем тренировались в одном лагере, воевали в одном батальоне. Война изменила нас. Думаю, после таких событий никто не может остаться самим собой. Мэтью понял, как сильно скучает по дому. Он увидел мир, и мир ему не нравился. Все, чего хотел Мэтью, – вернуться домой и снова жить на ферме. Когда мы маршировали, он часто останавливался посмотреть на коров и лошадей, и ему было не важно, что после он получит строгий выговор. Я был рад, что он понял, чем хочет заняться после войны. Но для себя я этого еще не выяснил. Однажды Мэтью признался мне, что он незаконнорожденный и отец лишил его наследства, узнав об этом. Мэтью понимал, что Сады Уайатта никогда не будут принадлежать ему. Я был с ним, когда он получил письмо от тети Батти, сообщавшее о смерти матери. Я был с Мэтью в Париже, когда он написал ответ. С тех пор мой друг изменился. Он все повторял, что у него нет причин для того, чтобы возвращаться в Дир Спрингс, нет ни родителей, ни дома. Мысль о смерти матери очень его угнетала. Но в то время бои были в разгаре и все были подавлены.