Тайная жизнь сатаниста. Авторизованная биография Антона Шандора ЛаВея - [81]
Тем сатанистам, которые были наиболее тактильно ориентированными, ЛаВей советовал изготавливать что-то типа скелетной конструкции с использованием штырей, металлических или пластиковых трубок, соединенных шариковыми или цокольными шарнирами, покрывая все это полиуретановой пеной для создания ощущения человеческой плоти. Антон предлагал использовать виниловое или резиновое покрытие, крашеную и наклеенную ткань, которая давала бы наиболее естественное ощущение кожи. Лица можно было отливать с реальных людей или с керамических моделей, используя обычные муляжные технологии. Получающуюся в результате латексную маску можно было натянуть на лишенную лица модель черепа, а затем надеть на нее парик. Лицо после этого можно было легко заменять в зависимости от требуемого результата. Проблема того, чтобы искусственный человеческий компаньон стал «анатомически завершенным», была самой простой. Искусственные половые органы можно было купить в любом секс-шопе.
Это трудоемкая работа. Те, кто принимался за такую сатанистскую практику, должны были столкнуться с сомнительным удовольствием горбиться над заготовками из полиуретана, вдыхать испарения растворителей и смол, пилить, строгать и полировать части тела в облаке пластмассовой или гипсовой пыли. ЛаВей провел огромное количество времени, экспериментируя с самыми различными материалами и, несмотря на хорошую вентиляционную вытяжку и респираторы, пострадал оттого, что вдыхаемые им опасные вещества попали ему глубоко в легкие.
Интересным побочным результатом создания ЛаВеем своих гуманоидов оказалось то, что многие копии его «людей» уже в человеческом облике внезапно обнаруживались в жизни, подобно пигмалионовской Галатее, через некоторое время после того, как ЛаВей заканчивал свои творения. И уже не гуманоид становился подобием живого человека, но живой человек оказывался смоделирован по образу и подобию гуманоида. Антон не пытается объяснить эти «чудеса» как-то иначе, но лишь ссылаясь на те методы которые он использует в магических ритуалах и называет «космическим наложением», понятием, позаимствованным у Вильгельма Райха.
Немногие получили привилегию видеть странную экспозицию работ Антона. Комната, попасть в которую можно, спускаясь по головокружительно крутой лестнице, которая купается в серовато-янтарном свете, отраженном от зеркальных стен и потолка, — легко узнаваемый интерьер придорожного бара 1940-х годов. Неоновая вывеска гласит: «Логово несправедливости». Настоящая музыкальная машина играет «Узника любви» и «Объезд, впереди размытая дорога». Ударная установка и старый хаммондский орган сиротливо стоят с другой стороны комнаты. За стойкой бара на полках ряды бликующих бутылок и коллекции призов, выигранных в боулинг. Резкие пивные и табачные запахи бара атакуют ваши чувства. Все именно так, как и должно быть.
Творения ЛаВея тоже соответствуют моде и духу военных лет. Жгучая брюнетка по имени Бонита проводит время с таксистом, делая грубый жест в сторону другой женщины, которая осуждающе смотрит с другой стороны бара. Сильвия, не вполне трезвая роскошная женщина, уставилась на свой стакан, как будто она забыла что-то важное. Ее сигарета бесконечно тлеет и не сгорает. Полуприкрыв глаза, Гвен слушает музыку, пьяно привалившись к матросу, который стоит позади нее. Бармен Альфонс, чья красота не тронута временем, пытается оторвать взгляд, но Гвен почти сползла со своего стула, платье ее задралось почти до талии, ляжки выпирают из верхушек чулок, и под ней натекла лужица. За одиноким столиком в углу блондинка с грустными глазами наблюдает за входом, ожидая кого-то, кто никогда не придет. Сильвестр, бесстыдно выглядящий парень в скаутском кепи, стоит в фойе, похотливо наблюдая за всей этой сценой, а его мать сгорбилась на стуле, сумка с продуктами стоиту нее в ногах, и она явно потрясена тем, что видит. Все эти создания относятся к личному миру ЛаВея.
Антон ЛаВей предусмотрел место и для себя в этой отвратительной живой картине, среди его неподвижных творений. Синие и оранжевые аргоновые и неоновые лампы из-под хаммондского синтезатора мягко подсвечивают его лицо, а он, создавая атмосферу праздника, наигрывает припев «Зип-а-ди-ду-да». Это тот самый инструмент, который ездил с ним по деревенским дорогам, когда он играл в балаганах. Как любой художник, ЛаВей любит наблюдать за реакцией людей, разглядывающих его творения: «Я видел, как людям делалось нехорошо, когда они спускаются сюда. Им либо нравится, либо вызывает отторжение — ничего среднего». Зайчики света от вращающегося шара под потолком медленно плывут по комнате, и, по мере того как магия этой комнаты становится осязаемой, сознание все больше поддается всем этим фокусам. Музыка, свет и бесконечные отражения дьявольски смешиваются и способны дезориентировать неосмотрительного визитера, добавляя фигурам ЛаВея движение и изменчивые выражения лиц. У наблюдателя возникает неловкое чувство, как будто он прервал течение вечеринки. ЛаВей не только создал своих «людей», он создал целое окружение, которое являет собой дикий триумф пробуждения чувств.
