Тайная жизнь пчел - [77]

Может быть, один или два раза за всю свою жизнь вы услышите шепоток духа тьмы, голос, вещающий прямо из преисподней. У него вместо губ бритвенные лезвия, и он не успокоится, пока все вам не выскажет. Стоя на полу на коленях, не в силах унять дрожь, я слышала его совершенно ясно. Он сказал: Тебя никто не любит, Лили Оуэнс. Никто. Кто бы смог тебя любить? Кто вообще в этом мире смог бы тебя любить?

Я упала еще ниже, на пятки, с трудом отдавая себе отчет в том, что бормочу: «Меня никто не любит». Взглянув вверх, я увидела пылинки, парящие в свете лампы, и Августу, глядящую на меня. Я подумала, что она, возможно, попробует поднять меня на ноги, но вместо этого она опустилась возле меня на колени и откинула с моего лица волосы.

— О, Лили, — сказала она. — Девочка.

— Я убила ее ненарочно, — сказала я, глядя ей прямо в глаза.

— Теперь послушай меня, — сказала Августа. — Это ужасно, ужасно, что ты с этим живешь. Но это неправда, что тебя никто не любит. Даже если ты ее случайно и убила, ты все равно самая милая, самая достойная любви девочка, которую я знаю. Ведь Розалин тебя любит. Мая тебя любила. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы увидеть, что Зак тебя любит. И каждая из Дочерей тебя любит. И Июна, несмотря ни на что, тебя тоже любит. Просто это заняло у нее больше времени, потому что ей не нравилась твоя мама.

— Не нравилась моя мама? Но почему? — спросила я, внезапно поняв, что Июна тоже все это время знала, кто я такая.

— О, это сложно, как и сама Июна. Она не могла смириться с тем, что я была служанкой в доме твоей мамы. — Августа покачала головой. — Я знаю, это несправедливо, но она вымещала это на Деборе, а потом и на тебе. Но даже Июна в конце концов тебя полюбила, ведь так?

— Наверное, — сказала я.

— Но главное, я хочу, чтобы ты была уверена, что тебя люблю я. Так же, как я любила твою маму.

Августа поднялась, но я осталась на месте, стараясь сохранить ее слова у себя внутри.

— Давай руку, — сказала она, наклоняясь.

Встав на ноги, я почувствовала головокружение, и у меня потемнело в глазах — я встала слишком быстро.

Столько любви сразу. Я не знала, что с ней делать.

Мне хотелось сказать: Я тоже вас люблю. Я люблю вас всех. Это чувство росло во мне, как столб торнадо, но когда оно дошло до моего рта, из него не вышло ни звука, ни слова. Лишь воздух и радость.

— Нам обеим не помешает проветриться, — сказала Августа, и мы направились на кухню.

* * *

Августа налила два стакана ледяной воды из холодильника. Мы взяли их с собой на заднюю веранду, где сели на качели, маленькими глоточками попивая прохладу и слушая поскрипывание цепей. Удивительно, насколько успокаивающим может быть этот звук. Мы не потрудились включить верхний свет, и это тоже успокаивало — просто сидеть в темноте.

Через несколько минут Августа сказала:

— Но все же я никак не пойму. Лили — откуда ты узнала, что тебе нужно сюда?

Я вынула из кармана деревянную картинку с Черной Марией.

— Это принадлежало моей маме, — сказала я. — Я нашла это на чердаке, вместе с фотографией.

— О боже, — сказала она, поднеся руку ко рту. — Я дала это твоей маме незадолго до ее смерти.

Она поставила стакан на пол и прошла в другой конец веранды. Я не знала, должна ли я говорить что-то еще и ждала, чтобы она сама что-нибудь сказала, но она молчала, и тогда я подошла и встала с ней рядом. Ее губы были плотно сжаты, а глаза всматривались в темноту. Ее рука с зажатой в ней дощечкой была опущена.

Только через минуту она подняла руку, чтобы мы обе могли посмотреть на картинку.

— Сзади на ней написано: «Тибурон, Ю. К.», — сказала я.

Августа перевернула картинку.

— Наверное, Дебора это и написала. — Что-то, похожее на улыбку, пробежало по лицу Августы. — Это так на нее похоже. У нее был альбом фотографий, и на обороте каждой из фотографий она надписывала место, где это снималось, даже если это был ее собственный дом.

Она отдала мне картинку. Я провела пальцем по слову «Тибурон».

— Кто бы мог подумать, — сказала Августа.

Мы вновь уселись на качели и стали раскачиваться, легонько отталкиваясь от пола ногами. Августа смотрела прямо перед собой. Лямка от платья упала с ее плеча, но она этого даже не заметила.

Июна всегда говорила, что большинство людей откусывают больше, чем могут прожевать, но Августа прожевывала больше, чем откусывала. Июна любила дразнить Августу тем, как та обдумывает разные вещи, как она может с тобой разговаривать, но уже в следующую секунду погрузиться в свой собственный мир, где переваривает то, от чего простой человек мог бы задохнуться. Мне хотелось сказать: Научите меня этому. Научите, как во всем этом разобраться.

Над деревьями пророкотал гром. Я подумала о чаепитиях моей мамы, о крошечных бутербродиках для кукольных ртов, и это повергло меня в печаль. Может быть, оттого, что мне так хотелось самой все это увидеть. А может, оттого, что все бутерброды наверняка были с ореховой пастой, любимым лакомством мамы, а я была к нему совершенно равнодушна. Еще я подумала о стихотворении, которое Августа заставила ее выучить, — помнила ли его мама и после замужества? Лежала ли она в постели, слушая храп Т. Рэя, повторяя стихотворение про себя и мечтая убежать куда-нибудь с Робертом Фростом?