Тайная жизнь пчел - [38]

Моим любимым времяпровождением был обед, который мы с Заком съедали, сидя в тени сосен. Мая почти каждый день готовила нам сэндвичи с болонской колбасой. На десерт она делала салат-подсвечник, что означало половинку банана, воткнутую в кружок ананаса. «Позвольте зажечь вашу свечку», — говорила она, чиркая воображаемой спичкой. Затем на кончик банана она пришпиливала зубочисткой вишенку из банки. Словно бы мы с Заком были в детском саду. Но мы ей подыгрывали, страшно радуясь тому, как она поджигает банан. Заканчивали мы кубиками лимонной шипучки, которую Мая замораживала в формочках для льда.

Однажды мы сидели после обеда на траве, слушая, как ветер хлопает простынями, которые Августа повесила сушиться.

— Какой предмет в школе нравится тебе больше всех? — спросил Зак.

— Английский.

— Готов поспорить, ты любишь писать сочинения.

— В общем, да. Я раньше собиралась стать писателем и, в свободное время, учителем английского.

— Раньше? — сказал он.

— Не думаю, что меня теперь ждет большое будущее, раз я сирота. — На самом деле я имела в виду, что я — преступник. Учитывая положение вещей, я не была уверена, что мне когда-нибудь доведется вернуться в школу.

Он рассматривал свои пальцы. Я чувствовала острый запах его пота. У него на рубашке были пятна меда, которые привлекали полчища мух, так что ему приходилась постоянно от них отмахиваться.

Через какое-то время он произнес:

— Меня тоже.

— Тебя тоже что?

— Меня тоже навряд ли ждет большое будущее.

— Почему? Ты же не сирота.

— Нет, — сказал он. — Я негр.

Я почувствовала неловкость.

— Ну, ты мог бы играть в футбол за команду колледжа и затем стать профессиональным игроком.

— Почему спорт — единственное, к чему, с точки зрения белых, мы можем быть пригодны? Я не хочу играть в футбол, — сказал он. — Я хочу быть юристом.

— Ну и пожалуйста, — сказала я, начиная сердиться. — Просто я никогда не слышала о негре-юристе, вот и все. Нужно хотя бы услышать о подобном, прежде чем сможешь это себе представить.

— Чушь. Можно представить и то, чего никогда не бывало.

Я закрыла глаза.

— Ладно. Я вижу негра-юриста. Ты — черный Перри Мейсон. Люди приезжают к тебе со всего штата, люди, которых несправедливо обвинили, и, в самый последний момент, ты заставляешь истину торжествовать, выведя настоящего преступника на чистую воду прямо в зале суда.

— Ага, — сказал он. — Я набью их задницы правдой. — Когда он смеялся, я видела, что его язык весь зеленый от лимонной шипучки.

Я стала называть его Заком-юристом-набивателем-задниц. Я говорила: «Глядите-ка, кто у нас здесь — Зак-юрист-набиватель-задниц».

* * *

С некоторых пор Розалин начала донимать меня вопросами, понимаю ли я, что делаю, или я собираюсь, чтобы календарные сестры меня удочерили? Она говорила, что я живу в мире снов. «Мир снов» стал ее любимым выражением.

Я живу в мире снов, если могу притворяться, что это обычная жизнь, в то время как повсюду идет охота на человека; если я думаю, что мы сможем вечно тут оставаться; если считаю, что смогу разузнать что-нибудь о своей маме.

Всякий раз я огрызалась: «Что плохого в том, чтобы жить в мире снов?» И она отвечала: «Тебе придется проснуться».

Как-то вечером, когда я была одна в медовом домике, вошла Июна, которая искала Августу. Так она, по крайней мере, сказала. Она встала, сложив руки на груди.

— Ну, — сказала она, — вы здесь уже — сколько? Две недели?

Насколько ты будешь откровенна?

— Послушайте, если вы хотите, чтобы мы уехали, мы с Розалин уедем, — сказала я. — Я напишу своей тете, и она вышлет нам деньги на автобус.

Она подняла брови.

— Я думала, ты не помнишь фамилии своей тети, а теперь ты знаешь и фамилию, и адрес.

— Вообще-то я все время их знала, — сказала я. — Просто я надеялась, что мы сможем немного здесь пожить, прежде чем уедем.

Сказав это, мне почудилось, что ее лицо капельку смягчилось, но я могла принимать желаемое за действительное.

— Силы небесные, о чем это вы тут говорите? — сказала Августа, стоя в дверях. Никто из нас не заметил, как она вошла. Августа кинула на Июну суровый взгляд. — Никто не хочет, чтобы ты уезжала, Лили, пока ты сама не будешь готова.

Я стояла возле стола и теребила какие-то бумажки. Июна прочистила горло.

— Ладно, мне нужно идти репетировать, — сказала она и вышла.

Августа подошла к столу и села на стул.

— Лили, ты всегда можешь поговорить со мной. Ты ведь это знаешь?

Когда я не ответила, она поймала мою руку и притянула к себе, усадив меня прямо на свои колени. Они не были похожи на матрас, как колени Розалин, а были худые и острые.

Мне хотелось лишь одного — выложить ей все начистоту. Вытащить свою сумку из-под кровати и достать вещи моей мамы. Я хотела показать ей картинку с Черной Марией и сказать: «Это принадлежало моей маме, и точно такие же картинки вы наклеиваете на банки с медом. А здесь, на обороте, написано: „Тибурон, Южная Каролина“, так что я знаю, что она здесь была». Я хотела дать ей фотографию мамы и спросить: «Вы ее когда-нибудь видели? Не спешите, подумайте хорошенько».

Но я все еще не прикоснулась к сердцу Черной Марии и не решалась говорить с Августой о своей маме, прежде чем сделаю хотя бы это. Я прижалась к ее груди, загнав поглубже свое тайное желание, поскольку слишком боялась, что она скажет: «Нет, я никогда ее не видела». И это будет конец. Лучше было вообще ничего не знать.