Тайная жизнь непутевой мамочки - [12]

Фред ерзает у меня на коленях, и меня бросает в пот от его жаркого тельца.

— Мама, я хочу есть, — говорит он.

Я достаю из кармана жакета пакетик с изюмом.

С заднего сиденья к нам наклоняется Буквоедка; она придвигается так близко, что я чувствую, как воротник ее белой, без единой морщинки блузки щекочет мне шею.

— А вы знаете, что изюм содержит сахара в восемь раз больше, чем виноград? — шепчет она мне в ухо.

— Э-э… нет, — шепчу я в ответ.

— А вы знаете, что она в восемь раз более кислая, чем среднестатистическая мать? — в другое ухо заговорщически шепчет мне Само Совершенство.

Тут меня вдруг прошибает холодный пот. Я забыла про «вкус осени» — для той части праздника, которая имеет название «Покажи и расскажи». Я наугад роюсь в сумке и нахожу какой-то подсохший огрызок яблока. Кажется, он отлично символизирует сезон туманов и спелого плодородия во всей его отцветающей прелести. Все, что мне надо, — сказать Джо, что это дикое яблоко. Радуясь внезапно проснувшемуся чувству юмора и собственной изобретательности, я поворачиваюсь к привлекательной мамочке, чтобы спросить:

— Вы что-нибудь принесли с собой? — Мне интересно, забывает ли она когда-нибудь о мероприятиях, подобных этому.

Она указывает на весьма импозантного мужчину лет двадцати с небольшим — он стоит в противоположном конце зала и машет нам рукой.

— Новый учебный год, новый персональный тренер, — улыбается она. — Кикбоксинг!

— А он не великоват для стола? — веселюсь я. — Хотя, пожалуй, он мог бы сойти за конский каштан!

— О Господи, как же я могла забыть? — восклицает она. — Ладно, пришлю домработницу с целой сумкой каштанов, только попозже.

Я задумалась. Что-то я никогда не видела ее вместе с младшими детьми или мужем. Наверное, у них нуклеарная семья[9], однако ее молекулы располагаются на значительном удалении друг от друга.

— Дело в том, — говорит она, осторожно подбирая слова и оглядываясь через плечо на своего тренера, — что необходим хороший стимул, для того чтобы ходить в спортивный зал каждый день. И есть что-то возвышенное в том, чтобы работать до седьмого пота ради этого человека, даже если он говорит только о группах мышц и пользе овсянки. Некоторая доза возвышенности каждый день. Это очень важно. Вы так не думаете? А чем старше становишься, тем меньше значат слова, которые произносит мужчина.

— Вы думаете о нем, когда его нет рядом? — спрашиваю я, заинтригованная масштабом и глубиной этих отношений.

Она смущенно смотрит на меня.

— Только когда тянусь за упаковкой печенья и представляю, как он грозит мне пальцем. И я отдергиваю руку.

Я тотчас пытаюсь сесть прямо и втянуть живот. Но он мне не подчиняется. Вторая попытка вызывает в моих дряблых мускулах дрожь, заметную даже сквозь джинсы. Конечно, никто не может этого видеть, но, тем не менее, я констатирую этот печальный акт неповиновения. Есть многое, что следует скрывать под складками платья, раз уж вы заимели детей; ваше тело никогда уже не будет снова послушным.

— Вам тоже следует появиться на этих занятиях, это будет очень весело, — говорит она — скорее дружески, чем критически, хотя, вероятнее всего, это деланное участие.

Мне бы хотелось объяснить ей, что мы живем в другой финансовой среде, сильно отличающейся от ее стратосферы, и что помимо горничной, страдающей артритом и неспособной нагнуться до пола, другой прислуги у меня нет, то есть я сама ею являюсь, но это займет много времени, и, кроме того, она относится к тем женщинам, которые привыкли жить в розовом мире, в котором люди могут избежать поездок на метрополитене с рюкзаком, разъезжая всюду на такси, а долг странам «третьего мира» может быть уплачен проводимым раз в два года благотворительным обедом из трех блюд с бесплатным шампанским.

Фред заснул у меня на руках, надавив на мое колено и тем самым заставив мою левую ногу прижаться к ноге Прирученного Неотразимца. И я вдруг прониклась благодарностью к неопределенности постельных отношений с Томом. «Радуйся простым и бесплатным удовольствиям, — одернула я себя. — Живи настоящим». Но мой разум меня игнорировал. Зато я осознала, что жду более тесного прикосновения бедра сидящего рядом со мной мужчины. И поэтому не могу перестать смотреть на его соседствующую с моей ногу. Несколько минут она пребывает в спокойствии, каучуковая подошва спортивных ботинок «Конверс» твердо упирается в пол. Однако едва учитель музыки принимается петь, нога в ботинке начинает притопывать и потихоньку придвигаться к моей. По крайней мере, я ощущаю ее тепло. Когда музыка заканчивается, нога уже определенно ближе, чем была. И вдруг дело начинает осложняться. Я решаю, что мне следует отодвинуть свою ногу — из уважения к нему, просто на тот случай, если ему кажется, что я проявляю излишнюю инициативу. Но потом я думаю, что это наверняка будет выглядеть грубо, ведь если он придвинул ногу ненамеренно, то я как бы обвиню его в излишней физической близости, если попытаюсь отодвинуться!

Я скашиваю глаза, чтобы посмотреть на другую его ногу — не прижата ли она аналогичным образом к ноге сидящего по другую сторону от него папаши, и испытываю разочарование: так оно и есть. Возможно, он действует в обоих направлениях! Это резко отрезвляет меня: что за мысль?! Я начинаю усиленно думать о Томе, его работе, как он старается найти выход из бюрократического тупика с плановым отделом в Милане. Я представляю себя стоящей подле его письменного стола и разглаживающей средним пальцем складку между его бровей, в то время как он разговаривает с итальянским коллегой о последнем камне преткновения, мешающем утверждению плана. Однако Том не хотел бы видеть меня в Италии. Я это знаю — когда я звоню ему на работу, он старается побыстрее от меня отделаться. Я сочувствую ему по поводу стресса, но возмущаюсь тем, что эта работа съедает его целиком. Как бы то ни было, размышления о Томе возвращают действительности ее прежний смысл.