Тайная жизнь, или Дневник моей матери - [8]

У папы припрятано в кладовке несколько книжек для нас, о которых мама ничего не знает. Иногда он зовет нас туда и предлагает почитать, вместо того чтобы заниматься домашними делами. Потом он сам делает всю работу, чтобы мама ничего не заподозрила. Он поступал так всегда, даже когда мы были совсем маленькими, и теперь мы с Кайлом читаем лучше всех наших ровесников.

Кайл говорит, раз миссис Ренфрю так хорошо ко мне относится, мне нужно прекратить свои дурацкие выходки. Иногда я развлекаюсь на уроке тем, что начинаю ловить в воздухе несуществующих насекомых или изображаю приступ икоты. Но я сказала Кайлу, что ничего не могу с собой поделать. На меня просто что-то находит, и я начинаю выделываться. Может, мама права, и во мне правда сидит дьявол. Хорошо бы ремень выбил его из меня раз и навсегда.

Кайл сидит сейчас рядом со мной, помогая мне правильно писать слова. Мы устроились на широченной ветви старого вяза, который растет у нас во дворе. Отсюда нам видны дом и тропинки, которые уходят в лес, зато нас тут никто не видит.

Кайл сказал, нужно написать о том, какая чокнутая у нас мама. Раньше мы и не знали, что она спятила, но затем услышали, как другие дети в школе говорят, что ее стоило бы упрятать в психушку, – наверняка то же самое говорили у них дома. До этого я думала, будто все мамы беседуют с людьми, которых нет, и каждый день перестирывают постельное белье и прочие вещи. Как-то раз она подняла меня посреди ночи, чтобы поменять простыню, хотя постелила ее только этим утром.

Еще мама страшно боится индейцев. Я тоже их боялась, пока Кайл не убедил меня в том, что никаких индейцев тут нет и поблизости. Иногда я просыпаюсь ночью и слышу, как на веранде поскрипывает кресло-качалка. Медленно-медленно: скрипнет и остановится, скрипнет и остановится. Я знаю, стоит мне на цыпочках подойти к окну, и я увижу в кресле маму. Рот у нее полуоткрыт, будто она собирается молиться, глаза неотрывно смотрят вдаль, а на коленях лежит ружье. Так она может просидеть всю ночь, высматривая индейцев.

Мама готовит нам ужин, когда вспоминает об этом, но чаще всего готовить приходится нам с Кайлом. Мы знаем, что папа сильно рассердится, если придет вечером с мельницы и не найдет чего поесть. И хотя папа нас не бьет, его гнев даже хуже маминого. Кайл говорит, это потому, что гнев у него настоящий, а не безумный. Может, и так. Знаю только, что всякий раз, когда мы с Кайлом сидим у себя в спальне, а за дверью раздается скрип половиц, сердце у меня начинает колотиться так, что даже дышать больно. Я только и жду, что дверь распахнется, и в комнату с криком шагнет отец, или мама вбежит сюда с ремнем.

Если бы не Кайл, я бы точно сбежала отсюда.

Год назад миссис Ренфрю задала нам написать о том, кого мы любим больше всего. Почти все написали о своих родителях, а мы с Кайлом – друг о друге. Когда мы были совсем маленькими, написала я, Кайл держал меня за руку, чтобы я быстрее научилась ходить. Миссис Ренфрю сказала, что такого не может быть: Кайл лишь на год старше меня, и в то время он сам только-только начал ходить. Однако я ясно это помню. Еще я написала, что он очень спокойный и приятный. А Кайл написал, что я веселая и забавная, но часто делаю то, о чем позже приходится пожалеть. Как говорит миссис Ренфрю, порой с трудом верится в то, что мы с ним из одной семьи.

Мы живем далеко от школы – дальше, чем другие ребятишки. Вот почему мы с Кайлом общаемся в основном друг с другом. Мне это даже нравится, поскольку я терпеть не могу своих одноклассников. Кайлу я говорю: это потому, что они глупые, но на самом деле я не знаю, как мне с ними общаться. Когда я пытаюсь сказать им что-нибудь, они смотрят на меня так, будто я такая же чокнутая, как наша мама. А вот Кайла они любят. Иногда, покончив с домашними делами, он отправляется с кем-нибудь из друзей на рыбалку или куда-то там еще. В последнее время это случается все чаще и чаще. Кайл всегда зовет меня с собой, но я каждый раз отказываюсь. Обычно я сижу на этом самом дереве, дожидаясь его возвращения, но когда он наконец приходит, делаю вид, будто едва его заметила.

Нет, все-таки я не дам Кайлу читать свой дневник.

5 апреля 1941 г.

Кайл сказал маме, что это был его словарь.

Мы сидели на кухне и ели курицу, которую я зажарила на ужин. И тут мама заявила, что, как только ужин кончится, я получу по заслугам. Вот тут-то Кайл и сказал, что словарь его – он просто забыл его днем раньше у меня на кровати. При этом он неотрывно смотрел маме в лицо, и скулы у него напряглись, как в тот самый день, когда он сообщил мне, что Фрэнси, наш пес, издох. Я замерла, не в силах вымолвить ни слова.

Мама со страшным скрипом отодвинула назад свой стул. Поднявшись, она направилась в кладовку, где у нее хранился ремень. Кайл остался на месте, только лицо у него побледнело от страха.

Отец закашлялся и тоже вылез из-за стола, хотя на тарелке у него оставалась еще половина порции. Подхватив ружье, он зашагал к двери. Он всегда сбегал из дома, когда у мамы начинался приступ.

Мама вернулась в комнату с ремнем. Подойдя к Кайлу, она приказала ему встать. Поднимаясь, он слегка приподнял стул, чтобы тот не скрипел так страшно.