Тайная стража России. Книга 3 - [216]

— Солнышко — и то не по-ихнему светит, по-новому надо, добро бы кто, а то… — негодовала про себя Титовна.

Когда же девушки, красные, распаренные, сидели в столовой за чаем, то с каждым стаканом горячей жидкости им становилось легче. Тихо. Ни хозяйки, ни вышибалы, ни кухарки, ни гостей. Лампа тусклая, семейная. Хорошо. Казалось, вот вернётся Амалия, приведёт рабочих, и начнётся жизнь по-иному, какая, как — они не знали и не говорили об этом друг другу, но их блаженные, смутные мысли были полны этой новой жизнью.

* * *

Васька не отставал от ходатая, мчавшегося бегом: кто же начальствовать будет? Рабочие? Эка! Значит, полицию по шеям? Взятки не ей давать, а рабочему начальству? Не позвать ли его к нам погулять, не губернаторы — придут, а то прикроют, грехом, или погром сделают. А? Василий Николаевич?

Но ходатай тянул на бегу пальцем:

— Видишь?

— Вижу. Городовой.

— Стоит?

— Стоит. {…}[846]

— хочешь. Рано.

— Сами вы сказали.

— Дурак. Мало ли я зачем мог сказать. Тебе моих планов не достать, ростом не вышел.

— Я-то?

— Ты, даром, что дубина, или вернее именно потому. Иди-ка ты на базар. Смотри и слушай, сам насчет погрома увидишь. Слава Богу, опытный.

И ругал же Васька ходатая, оставшись один. Он окончательно сбился с толку, встревожился. Сколько голодал, бродяжничал, наконец устроился — лучше, чем в казарме, на пайке: и водка, и девки, и безделье. Разгромить — начинай сначала.

Но ещё по дороге на базар Васька увидел изощрённым глазом, что «дело» не клеится. Большие белые листы на стенах, перед ними недоумённые растерянные кучки, одни подходят, другие уходят, ни толпы, ни криков, ни толкотни.

Площадь словно вымерла; там и сям чернелись фигуры, топтавшиеся на одном месте, не зная, что начать, куда себя пристроить, пугливо смотревшие по сторонам, при первом окрике готовые бежать.

Васька прибавил шагу — улицы, прилегающие к мытному двору, были пусты.

— Должно, не сегодня? Час поздний для базарных. Фью-фью! — свистнул он удивлённо.

Внутри грузных каменных стен старого двора кипело оживление. Крестьяне, бабы, босяки, торговки мешались между собою, шумели, кричали, толкались по рядам, нагибаясь и всё же задевая головами навешанные в низких проходах пиджаки, штаны, сапоги, туркая стойки со сладостями и снова выливаясь на свободное место к посудному ряду плотной одушевлённой массой.

— Фабричных что-то не видать. Больше мужичек-сорочек. И босяцкой братии достаточно, — жадно вглядывался Васька в толпу, ища знакомых лиц, стараясь угадать, что несёт ему эта базарная суетня: наших-то посетителей не видно. Эти, верно, к Матрёне ходят за три гривенника. Бабья-то, бабья! И куда его столько? Эти разве солдату в лагерях на потребу, для нас не пригодны… Ага, вот оно! Кто кричит, любопытно. По-старому, что ли?

— Ура, ребята! свобода дана! Жидов можно бить! — рождались одинокие возгласы, но, неподдержанные, они умирали, как мгновенные мотыльки, раздавленные, уничтоженные шарканьем сотен ног о мостовую двора.

«Мы, Николай Вторый», — торжественно, как с амвона, начиналось вдруг выкрикивание и шло неровно, спотыкаясь, толпа затихла и слушала, слушала, чтобы опять глухо заволноваться.

— Земля наша, — прорывалось громко слово, перелетало от одного к другому и снова перекидывалось назад: «Земли нет».

Который раз читают, а всё нет.

— Землееды, несчастные! — с презрением смотрел Васька на задки шапок, волосатые затылки и широкие мужицкие штаны перед собой: умный и без земли проживёт. Тут свободу дают, жизнь человека прахом пойдёт, дело разорять, а им только бы земли.

— Бей жидов! — выкрикнул сзади знакомый хриплый голос.

Толпа ответила: — бей! — вяло, неохотно и снова загудела о своём — земли, земли, земли….

— Что, брат, не выгорает?! — посмеялся Васька, радостно ударяя по плечу сыщика Шаманина, протискивавшегося вперед, прочь…

— Не сегодня, так завтра, — беспечно ответил тот: — валяй с нами, сейчас по городу пойдём. Или тебе нужно девок сторожить, хозяйкино добро боронить! — отплатил он насмешкой: все равно разгромим.

— Разгромите? — Васька потемнел и вдруг загорелся: а черт с ней!

И. проталкиваясь вслед за Шаманиным, он уже вторил «бей жидов!» своим молодецким унтер-офицерским басом.

Они поспешно прошли задами на сумрачный желтостенный двор полицейского управления.

У заднего крыльца, грязного, захоженного, дожидалось несколько человек: здесь все были знакомы, кто по дому, кто так, — городовые в формах и штатском, сыщики и простые жулики.

— А! Девкин пастух!

— Василию Ивановичу!

— Тепло ли живётся с Авдотьей распрекрасной? — посыпались приветствия.

— Детки как? Нет ещё? Надо к Серафиму Саровскому. Помолись, и наследничек будет.

Васька отстреливался, точно из пушки палил солдатскими словами.

— Ну, Авдотья, держись! Ты мне за это поплатишься, — обещал он себе.

Исчерпался и этот предмет разговора.

Выступила скука ожидания. Рты сводились зевотой. Сидевшие по стене отбивали дробь сапогами.

— Ждём чего?

— От губернатора приказаний нет, насчёт шествия.

Наконец! Невидимая сила распахнула двери, все подтянулись, Васька напряг мускулы груди, как в полку, — на крыльце показался сам полицмейстер, тучный офицер с кавалерийским просветом между выгнутых ног.