Тайная роза - [11]
Лес все редел, и вот они попали на горный склон. Луна зашла, и маленькие белые огни звезд стали различимы всюду. Склон становился все круче и круче, и наконец они выехали из леса к подножию высоких гор. Лес распростерся под ними, миля за милей, а далеко к югу виднелся горящий город. Вверху были только белые звезды. Тут проводник натянул поводья, указал левой рукой на небо и прокаркал: – Смотрите, смотрите на светлые лампады! – и снова ударился в галоп, размахивая факелом. – Слышите стук копыт тех гонцов? – крикнул он. – Скорее, скорее! Или они ускользнут из ваших рук! – и засмеялся, как бы в охотничьем восторге. Солдатам показалось, что они услышали далеко внизу стук подков; но земля становилась все более и более неровной, и бег коней ускорялся поминутно. Они старались остановиться – напрасно: лошади словно взбесились. Проводник бросил поводья на холку коня, размахивая руками и распевая дикую гаэльскую песню. И тут все увидели полосу реки глубоко внизу, и осознали, что оказались на краю пропасти (она зовется теперь Луг-на-Гаэл или, по-английски, Прыжок Чужака). Шесть лошадей скакнули вниз, и пять воплей разорвали воздух, и мгновением позже пятеро людей и пять лошадей с глухим шумом рухнули на зеленый склон у подножия утесов.
Сумрачные старцы
Невдалеке от Мертвецкого мыса, около Россе, там, где заброшенный дом лоцмана уставился на море двумя круглыми, словно глаза, окнами, в прошлом столетии стояла хижина-мазанка. Она тоже служила морскому промыслу – один старик, Майкл Бруэн, в молодые годы сам бывший контрабандистом, а в годы преклонные сделавшийся отцом и дедом контрабандистов, проживал в ней; и когда ночами стройные шхуны пробирались в залив мимо Роули, его задачей было вывешивать роговую лампу в южном окне; поданная таким образом весть достигала острова Доррен, а оттуда, при помощи такой же лампы, и поселка Россе. Кроме этих мерцающих посланий, мало что связывало старика с людьми, ибо он одряхлел и думал только о спасении души, склоняясь все время перед резным испанским распятием, висевшим над очагом, и сгибаясь над четками из полированных камешков – их привезли ему на шхуне, пришедшей из Франции с грузом шелков и кружев. Однажды ночью он долго ждал появления шхуны "Милосердная Мария"; но, хотя ветер был благоприятным, судно сильно опаздывало, так что он уже хотел лечь на свою охапку соломы – небо светлело, и судно не решилось бы проходить мимо Роули и становиться на якорь при свете дня. И тут он заметил цапель, летевших одна за другой от острова Доррен к заросшим тростником прудам, что лежат у скал Второго Россе. Никогда ранее не видел он, чтобы цапли летали над морем, потому что это птицы суши; от удивления, прогнавшего дремоту, а также потому, что долгое бдение опустошило его кухонный шкаф, старик схватил ружье, ржавое и перевязанное веревочками, и поспешил вослед цаплям к прудам.
Когда он подошел к прудам так близко, что слышал шорох тростников, занялся рассвет, и в сером свете высокие стебли, тихие воды, клочья тумана и дымка над песчаными наносами предстали как будто вырезанными их громадных жемчужин. Вскоре он обнаружил цапель, в большом числе – те стояли, поджав ноги, на мелководье; он залег в зарослях, взглянул в прицел и на миг склонился над своими четками, чтобы пробормотать: "Покровитель мой святой Патрик, дай мне убить цаплю; пирог из нее поддержал бы мои силы целых четыре дня, ибо я ем меньше молодых. Убереги от промаха, и я буду читать по молитве на каждую бусину четок все четыре дня". – Тут старик снова улегся, поместил ружье на камень и прицелился в цаплю, стоявшую с густой траве над ручейком, втекавшим в пруд; он боялся, что если застрелит птицу где – нибудь над глубокой водой и полезет ее доставать, то подхватит ревматизм. Но, когда он взглянул на цаплю, она исчезла, и, к ужасу его, на месте птицы встал человек, очень старый и хилый. Охотник опустил ружье: вновь там стояла цапля, спокойно опустив голову. Он снова прицелился, глядя вдоль железного ствола, и металл, враг всяческого колдовства, снова показал ему старца; и вновь тот исчез, стоило опустить ствол. Старик уронил оружие, трижды перекрестился, и сказал "Отче наш" и "Богородице", и пробормотал: "Это враг Бога и моего покровителя встал на ровном месте и охотится в благословенных водах", и снова прицелился, очень тщательно и медленно. Раздался выстрел, и сквозь рассеивающийся дым Бруэн увидел, как старец падает на траву, а стая цапель с криком летит к морю. Охотник пошел к добыче, огибая пруд, и, дойдя до ручейка, осмотрел тело в старинных одеждах черного и зеленого цветов, запятнанных кровью. Он покачал головой, видя столь богомерзкое создание. И вдруг тело пошевелилось, рука протянулась к нему и длинные тощие пальцы чуть не схватились за крест и четки. Бруэн отшатнулся, крикнув: – Колдун, я не дозволю мерзким тварям касаться святых бусин! – и задрожал от осознания, сколь страшной и древней опасности избежал.
– Если ты выслушаешь меня, – ответил ему голос столь тихий, что казался вздохом, – ты поймешь, что я не колдун, и позволишь поцеловать перед смертью крест.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) — классик ирландской и английской литературы ХХ века. Впервые выходящий на русском языке том прозы "Кельтские сумерки" включает в себя самое значительное, написанное выдающимся писателем. Издание снабжено подробным культурологическим комментарием и фундаментальной статьей Вадима Михайлина, исследователя современной английской литературы, переводчика и комментатора четырехтомного "Александрийского квартета" Лоренса Даррелла (ИНАПРЕСС 1996 — 97). "Кельтские сумерки" не только собрание увлекательной прозы, но и путеводитель по ирландской истории и мифологии, которые вдохновляли У.
Пьеса повествует о смерти одного из главных героев ирландского эпоса. Сюжет подан, как представление внутри представления. Действие, разворачивающееся в эпоху героев, оказывается обрамлено двумя сценами из современности: стариком, выходящим на сцену в самом начале и дающим наставления по работе со зрительным залом, и уличной труппой из двух музыкантов и певицы, которая воспевает героев ирландского прошлого и сравнивает их с людьми этого, дряхлого века. Пьеса, завершающая цикл посвящённый Кухулину, пронизана тоской по мифологическому прошлому, жившему по другим законам, но бывшему прекрасным не в пример настоящему.
Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) – великий поэт, прозаик и драматург, лауреат Нобелевской премии, отец английского модернизма и его оппонент – называл свое творчество «трагическим», видя его основой «конфликт» и «войну противоположностей», «водоворот горечи» или «жизнь». Пьесы Йейтса зачастую напоминают драмы Блока и Гумилева. Но для русских символистов миф и история были, скорее, материалом для переосмысления и художественной игры, а для Йейтса – вечно живым источником изначального жизненного трагизма.
Эта пьеса погружает нас в атмосферу ирландской мистики. Капитан пиратского корабля Форгэл обладает волшебной арфой, способной погружать людей в грезы и заставлять видеть мир по-другому. Матросы довольны своим капитаном до тех пор, пока всё происходит в соответствии с обычными пиратскими чаяниями – грабёж, женщины и тому подобное. Но Форгэл преследует другие цели. Он хочет найти вечную, высшую, мистическую любовь, которой он не видел на земле. Этот центральный образ, не то одержимого, не то гения, возвышающегося над людьми, пугающего их, но ведущего за собой – оставляет широкое пространство для толкования и заставляет переосмыслить некоторые вещи.
Старик и юноша останавливаются у разрушенного дома. Выясняется, что это отец и сын, а дом когда-то принадлежал матери старика, которая происходила из добропорядочной семьи. Она умерла при родах, а муж её, негодяй и пьяница, был убит, причём убит своим сыном, предстающим перед нами уже стариком. Его мучают воспоминания, образ матери возникает в доме. Всем этим он делится с юношей и поначалу не замечает, как тот пытается убежать с их деньгами. Но между ними начинается драка и Старик убивает своего сына тем же ножом, которым некогда убил и своего отца, завершая некий круг мучающих его воспоминаний и пресекая в сыне то, что было страшного в его отце.