Тайная история отечественной внешней разведки. Книга 2 - [13]

Такое сложное явление, как «красная угроза», прошло в своем формировании два важных этапа. Не зря многие ученые даже выделяют первую (1917–1920 гг.) и вторую (1947–1957 гг.) «красную угрозу», тем не менее, особенно если говорить о восприятии этого явления в ФБР, мы считаем, что оба этих этапа тесно связаны друг с другом.

В целом тема «красной угрозы» в США является достаточно разработанной как в отечественной, так и зарубежной историографии. Среди отечественных исследователей так или иначе касались этой темы такие авторы, как Э. А. Иванян, В. Л. Мальков, Б. Д. Козенко, Н. Н. Болховитинов, Н. Н. Яковлев, Г. Н. Севостьянов, В. В. Согрин и др.[73] В своих работах данные авторы чаще всего рассматривали «красную угрозу» в общем контексте отношений США с Советской Россией/СССР, большей частью не акцентируя внимания на генезисе этого явления, а воспринимая его как логичное продолжение ухудшения отношений двух стран в начале XX в. Тем не менее отечественная историография дала много фактического материала о развитии этого явления и его связи с внешней и, чуть в меньшей степени, внутренней политикой США. Более пристальное внимание к такому явлению, как «красная угроза», выказали зарубежные исследователи. Такие авторы, как Ричард Пауэрс, Регин Шмидт, Мюррей Левин, Джон Хэйнс, Роберт Мюррей, Этан Теохарис и другие, рассматривали «красную угрозу» (как «первую», так и «вторую») как более частное явление, претендующее на самостоятельность в контексте внутренней политики США[74]. Ряд авторов (Пауэрс, Шмидт, Теохарис) рассматривали этот концепт в тесной связи с ФБР и его директором Дж. Эдгаром Гувером, оказавшим особое влияние на это явление сразу на нескольких уровнях[75]. Таким образом, можно сделать вывод, что зарубежная историография более детально рассматривает отдельные аспекты «красной угрозы».

Развитие «красной угрозы» принято отсчитывать с 1917 г., когда вести о революции в России дошли до американской прессы и видных общественных деятелей. Здесь стоит обратить внимание на то, что восприятие Февральской и Октябрьской революций было совершенно различным. Первая революция была на удивление позитивно воспринята на Западе в целом и в США в частности. Американские журналисты, публицисты и общественные деятели проводили множество (большей частью необоснованных) параллелей с собственной Американской революцией. Особые акценты расставлялись на буржуазно-демократическом характере революции, выросшей из стихийного всплеска недовольства масс, что преподносилось американской публике как показатель «внутренней цивилизованности» русского народа и его стремления догнать наиболее развитые страны Запада по своему социально-экономическому развитию и вступить на путь более справедливого и демократического управления[76].

Совершенно по-другому сразу же была воспринята Октябрьская революция. Можно выделить несколько причин такого коренного разворота во взглядах. Во-первых, идеи марксизма, взятые на вооружение В. И. Лениным и его соратниками, были уже известны в США и получили исключительно негативные оценки большей части общества. Государство «деловых людей», построенное на идеалах частной собственности, индивидуализма, развитой предпринимательской инициативы и промышленного капитализма, лежащих фактически в основе американского общества, не могло, да и не хотело принимать предлагаемые Карлом Марксом идеи, трактовавшиеся как опасная утопия. Во-вторых, с учетом резко «антиимпериалистической» идеологии Маркса огромная часть сторонников участия США в Первой мировой войне видела опасность распространения подобных идей, угрожающих национальным интересам Штатов в догорающей войне. В-третьих, чем пристальнее наблюдают в США за последствиями революции и риторикой ее лидеров, тем сильнее в американском обществе растут неприятие и страх произошедших в России перемен. Связано это и с активно провозглашаемой Лениным идеей мировой революции, и более наукообразной «теорией перманентной революции» Л. Д. Троцкого, и с агрессивным атеизмом, исповедуемым большевиками, и с радикальным взглядом коммунистов на такие традиционные институты общества, как брак и семья.

В сочетании с ноябрьской революцией в Германии и ростом активности социалистов, коммунистов и анархистов по всей Европе не удивителен поступательный рост страха и отторжения коммунизма в Штатах. Наконец, в-четвертых, достаточно быстро коммунизм в глазах американцев приобретает откровенно зловещие черты, представляясь идеологией пораженчества и предательства[77]. Связано это и с распространением знаменитых «документов Сиссона», прямо связывавших большевиков с правительством Германии, «похабным» Брестским миром и выходом России из войны, а также деятельностью собственных американских пропагандистов из Управления военной информации (больше известного как «комитет Крила» – первый организованный орган пропаганды в США), по изложенным выше причинам и из геополитических соображений всячески поддерживающих антикоммунистическую истерию в СМИ и обществе[78].

В этих условиях неудивительно, что президент и Конгресс дают указание министерству юстиции и министерству труда (в то время ответственному за вопросы трудовой иммиграции в Штаты) усилить контроль за въезжающими в США мигрантами из России, Италии, Германии и Ирландии (последние попали в сферу внимания из-за восстания 1916 г., целью которого было добиться независимости от Великобритании). Достаточно быстро страхи общества и государства получают значительное фактическое подкрепление в виде анархистских терактов 1918–1920 гг.