Тайна Зыбуна - [17]

Совершенно не думая об этом, и Хасан, и Санька, и Володька, каждый по-своему, испытывали это «чувство перевала»: все они за каждой согрой рассчитывали, наконец, увидеть гряду, лес, озеро с холодной и прозрачной водой. И еще что-то таинственное, волнующее… Надежды, однако не сбывались. Но росло и упорство: «Сколько шли, мучились — и зря?» — думал один. «Дома все равно попадет, но меньше, ежели гряду найдем», — рассчитывал другой. «А что скажем на пионерском сборе?» — волновало третьего. И никто не хотел первым заговорить о возвращении. Никому не хотелось оказаться слабее или трусливее других. Вот почему время близилось к обеду, а никто из ребят не заговаривал даже о завтраке. Каждый, пока были силы, старался отдалить нелегкое решение, каждый надеялся, что цель — рядом, надо только сделать к ней еще один шаг, еще шаг, еще…

Будь любой из троих один — давно бы вернулся. Не будь у них определенной конечной цели — они вернулись бы и втроем. Но все складывалось так, что они не могли остановиться на полпути: их было трое, трое пионеров, умеющих ценить и жар костра и тень походной палатки, — разных и в чем-то схожих. И у них была цель. Самими открытая, выношенная, своя, может быть, первая настоящая цель в жизни.

А идти становилось все тяжелее. Перебрались через одну трясину, а за согрой, тянущейся по краю неширокой гривки, уже виднелась другая — с поблескивающими лунками полузатянутых тиной, мхом и резуном озер. Опять начали донимать комары. Володька совсем скис.

Гривка тянулась круто в сторону, и он предложил пройти по ней, поискать дорогу посуше. Убеждал:

— Хуже этого некуда.

Прошли с километр по-за кустами меж сухих кочек, темневших на земле, как бородавки, И Санька вдруг крикнул:

— Смотрите, пихта!

Невеселое дерево — пихта. Она любит таежную глушь, сырость. Неужели столько времени они петляли где-то по краю Зыбуна, близ тайги?

— Придется залезть, — вздохнул Хасан. — Может, тайгу с нее видно?

Санька уже сбросил рюкзак, сдернул бродни. В чем-чем, а в лазанье по деревьям нет Саньке равных во всем Рыльске. Не успели Хасан с Володькой напиться пахнущей прелыми листьями и глиной воды, как Санька добрался до вершины. Слегка, ради шика раскачиваясь, выкрикивает:

— Есть! Лес! Близко!

* * *

Степан Мажоров без труда обнаружил следы ребят. Пройдя за ними немного, он понял, что если пойдет напрямик, через затопленные водой пади, которые придется перебрести, то выиграет не менее суток. Так он и сделал.

Подыскав место, где он ляжет в засаду, Степан осторожно подрезал ветки кустарника, мешавшие стрельбе, и отправился на охоту. До ребят, прикинул он, далеко, выстрел не услышат. А консервы Степан решил приберечь: вдруг ребята проплутают, и не один день придется ждать их, не разводя костра, с минуты на минуту? Несколько раз Степан намеревался отойти подальше, однако ноги сами заносили его то вправо, то влево, и он весь день прокрутился около скрадка. У первой же ямы с водой он развел огонь и сварил суп из мясных консервов с гренками вместо хлеба. Потом долго сидел у костра, думал о своей нелепо сложившейся жизни, вспоминал о том, что пережил он в этих краях сорок лет назад…

Только предгрозовой ветер, пахнув прелой листвой, вернул его к действительности. Оба патрона в стволах ружья были заряжены дробью. Мажоров вынул их и вставил новые, заряженные пулями.

А на гриве, куда вышли ребята, наперебой лопотали осинки, качали головами одуванчики. Речными волнами заперекатывался желтый ковер лютиков, или, по-народному, куриной слепоты. В лица пахнуло холодком, свежестью, запахом дальних лесов. Солнечные полосы блекли, растворялись в сумраке одна за другой.

— Шалаш давайте! — воскликнул Хасан, ломая все, что попадется под руку: и тальник, и вереск, и можжевельник. Санька надламывал и склонял навесом густую поросль ивы.

— Зачем? — усмехнулся удивленный суетой ребят Володька. — Встанем все под пихту. Вон какая!

Не отрываясь от работы Хасан крикнул:

— А молния…

Он не договорил. Где-то в стороне Юрт с грохотом рванули небесный шелк, и ломкий зигзаг белого огня расколол почерневший северо-запад. Володька рванулся с места, вошел в азарт.

— Давай, давай!

Волнами — одна другой темнее — набегали тени. Налетел, тряхнул ветвями ветер и на свинцовую лужу за пихтой легла желтая пороша рыжих иголок. По лютиковому ковру пробежали редкие крупные капли…

— Лезь! — командует Хасан. Володька кряхтит, лезет первым. Санька еще волокет охапку ивовых веток. Бросает сверху, кричит:

— Чур, мне в середку!

Ребята жмутся друг к другу; тучи рвутся, трещат по всем швам. Лужа похожа на опрокинутую терку. Уже не капли, а водяные шнуры падают, разбиваясь о землю. Навстречу им взлетают фонтанчики грязных брызг, и десятки ручейков, соединяясь в потоки, подхватывают иссеченные грязноватые лепестки лютиков, перекатываются через ощипанные стебли одуванчиков. Пышный белый наряд их, перемешанный с ржавым торфом, грязью, стекает в болото.

Навес уже не спасает; холодные струйки текут на лица, за воротники. Ребята ежатся, толкают друг друга. Хасан завороженно следит за пляской фонтанчиков-брызг, за веселой работой ручейков. Санька прилаживает над головой свой рюкзачишко. Володьку одолевают мысли одна мрачней другой.