Тайна Золотой Долины - [49]

– Вы пока свободны.

А сам вышел из палаты, но через несколько минут вернулся:

– Сейчас приедут. Как ты себя чувствуешь? На-ка, вот выпей – это тебя подкрепит, – и дал мне в стакане лекарство.

Скоро пришли какие-то двое в белых халатах, но халаты были завязаны плохо, и около шеи виднелись чекистские петлички – то, что мне и надо!

– Здравствуй, малец, – весело поздоровался со мной один, наверно, капитан, потому что на петлице у него была шпала, – рассказывай.

– А вы кто? – спросил я на всякий случай. Мало ли, может, такие же враги, как Белотелов!

– Капитан госбезопасности Любомиров, – отрекомендовался тот, который со шпалой. – А это мой сотрудник.

– А, так это – вы? – улыбнулся я.

– Что? – удивился капитан. – Ты-то откуда меня знаешь?

– Как же мне вас не знать, если вы не хотели мне поверить…

– Позволь, позволь… – сказал Любомиров. – Да как твоя фамилия?

И только я назвал себя, как капитан сразу оживился, повеселел и протянул мне руку:

– Ах, вот ты какой, Молокоед! Ну, ну, давай рассказывай.

Я не стал им говорить все, а сообщил только про Белотелова и Голенищева и про то, что на город вот-вот полетят фашистские самолеты.

Было уже четверть двенадцатого, и я просил чекистов поторопиться. Они пожали мне руку, велели скорей выздоравливать и ушли.

– Ну, а теперь, герой, давай займемся тобой, – сказал врач.

– Можете заниматься, только ногу у меня не отрезайте – самому нужна.

Доктор развеселился (попадаются же иногда такие хорошие врачи! – В. М.), нажал электрическую кнопку, набежали снова те, в белых халатах, и все-таки закрыли мне рот марлей.

Проснулся я уже в другой палате, где, кроме меня, было еще человек семь больных.

– Сколько времени? – шепотом спросил я у няни.

– Без десяти час.

«Вот здорово! – подумал я. – Прошло каких-нибудь полчаса, а мне уже все сделали».

– Нянечка, а ногу отрезали?

Она тихонько засмеялась, откинула с меня одеяло, и я увидел свои ноги: одна, как бочка, и в марле, а другая забинтована до колена.

– Гипс наложили. Врач сказал: через две недели в футбол играть будешь. А теперь спи, – видишь, все спят.

Но мне было не до сна. Один вопрос не давал покоя – успели или нет чекисты поймать Белотелова и Голенищева?

Через час примерно послышался где-то далеко шум самолетов, все ближе и ближе. У меня сердце так и упало: не успели! Но тут и с другой стороны зашумели самолеты – наши истребители! Ястребки просвистели прямо над больницей, и не успел я приподняться на постели, как где-то совсем близко начался воздушный бой.

Я попросил няню погасить свет и открыть черные шторы, которыми делали в больнице затемнение, и увидел великолепное зрелище! То один, то другой самолет загорался и, как огромная ракета, падал вниз. Потом все стихло.

Няня задернула шторы, включила ночник.

– Няня, – поманил я ее к себе, – положите меня на коляску и довезите до телефона.

– Что ты, милый, какой неугомонный! – махала она руками. – Нельзя. Сейчас спать надо.

– Я же не маленький, понимаю. Но если – надо? Она не соглашалась. Тогда я рассердился и сказал, что, если она не отвезет меня сейчас же к телефону, я так начну кричать, что всех разбужу, и ей же от главного врача влетит. Она испугалась и привела ко мне дежурного врача. Тот выслушал меня, ни слова не говоря, и велел дать коляску. Меня повезли по коридору. Открылась дверь с табличкой «Главный врач», и коляску подкатили прямо к телефону.

– Тебе набрать номер или сам наберешь?

– Что я, больной, что ли, какой или умирающий? Конечно, сам!

Я набрал номер нашего домашнего телефона, и мама сразу взяла трубку, она не спала.

– Мам! Ты не знаешь, где это воздушный бой был?

– Да где ты опять пропал? Обещал быть, а не идешь.

Говорит так, будто я недавно из дома вышел, а по голосу чувствую – волнуется. Она у меня всегда такая – умеет себя в руках держать.

– Ты все-таки скажи, мам, где был воздушный бой?

– Где-то недалеко. Прасковья Ивановна говорит: над Шайтанкой.

– А-а, хорошо, что над Шайтанкой. А разве Прасковья Ивановна у тебя сидит?

– У меня.

– Тогда дай ей трубку.

Мама рассердилась и велела немедленно приходить домой. Чудачка, будто я могу!

– Мам! Ты все-таки дай трубку Прасковье Ивановне. Ведь ты со мной разговариваешь, а она же с Димкой не разговаривает и волнуется.

Мама передала трубку Димкиной матери, и я сказал ей, чтобы она о Димке не беспокоилась, что он жив и здоров и скоро придет. Она, конечно, – миллион вопросов, но я пригласил ее прийти завтра ко мне в больницу. Тут мама выхватила у Прасковьи Ивановны трубку и испуганно спросила:

– Вася, разве ты в больнице? Что с тобой, дорогой?

Я сейчас же прибегу.

– Мама! Какая ты смешная, кто же тебя пустит сейчас в больницу, когда больные все спят? А обо мне не беспокойся – ногу малость оцарапал, и мне перевязку сделали. До свидания. Вот доктор с тобой хочет поговорить.

Доктор просил маму не беспокоиться:

– Мальчик упал с машины, ничего серьезного нет.

И я услышал, как мама с досадой говорила Прасковье Ивановне:

– Опять, негодяй, за машину цеплялся!

Я улыбнулся:

– Теперь, доктор, везите меня спать.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ БОЛЬШОЙ ПРИЕМНЫЙ ДЕНЬ. «БЫ» МЕШАЕТ. ДОПРОС БЕЛОТЕЛОВА. ГЕНРИХ ИЛИ ПАНТЮХА?