Тайна Золотой долины. Четверо из России [Издание 1968 г.] - [92]

Мы с Димкой шли рядом с Зарембой. По его волосатым рукам стекала и капала на дорогу Левкина кровь.

— Быстрее, дядя Юзеф! Быстрее, — все время повторял я. — Видите, как течет кровь?

Следом, слившись в молчаливую и грозную колонну, шагали со стиснутыми кулаками и сжатыми челюстями батраки.

«Вот так же, должно быть, начинаются восстания угнетенных», — подумал я, и тут же меня подрал мороз по коже — позади кто-то затянул на польском языке «Варшавянку».

В бой роковой мы вступили с врагами,

Нас еще судьбы безвестные ждут… —

подхватили мы с Димкой по-русски эту боевую песню польских рабочих, и от того, что наши голоса слились с польской речью, нам стало как-то до жути хорошо.

Еще издали я увидел, что наши хозяева стоят у ворот. Когда мы стали подходить ближе, немцы, услышав грозную песню, исчезли.

— Доктора! Доктора! — закричали батраки, как только вошли во двор.

Взгляды всех устремились на окна дома. В столовой смотрел сквозь стекло Карл. Из-за моей спины кто-то запустил в окно камнем, и Карл едва успел отскочить — стекло со звоном разлетелось вдребезги.

На крыльцо вышел обер-лейтенант. Его чисто выбритое каменное лицо было бледным. Рудольф высвободил из повязки правую руку и достал из заднего кармана револьвер.

— Вас вуншен зи?[109] — надменно спросил немец, поднимая пистолет.

— Доктора!

Рядом с офицером оказалась баронесса. Она что-то говорила сыну и хваталась за его правую руку.

— Вы говорите — доктора? — жестко усмехнулся Рудольф и скрылся в дверях.

Я видел, как Белка, глядевшая в окно из кухни, быстро повернулась, смахнула через голову передник и исчезла.

— Вы напрасно волнуетесь, — притворно улыбаясь, просипела баронесса. — Сейчас будет доктор.

Левка лежал с закрытыми глазами посреди двора. Его рубашка и штаны были пропитаны кровью. Она все еще бежала из раны на ноге. Мы присели около, и я взял Левку за руку.

— Левка, — тихо позвал я, и он открыл глаза. — Как ты себя чувствуешь?

Он долго молчал, потом слабо улыбнулся:

— Тебе — наука… Никогда не бегай от собак. Я один раз побежал и то…

Кто-то толкнул меня в плечо. Рядом стоял глухонемой. Указывая на Левку, он, что-то мыча, совал мне в руки бумагу, на которой было написано:

«Что с ним?»

Меня удивило, что глухонемой умеет писать. Я знал одного глухонемого у нас в Острогорске, так того отдавали даже в специальную школу, а он вышел оттуда таким, как и пришел, научился только корчить рожи да скать руками. А этот глухонемой — грамотный, пишет на настоящем немецком языке. А мы еще смеялись над ним, когда видели его с газетой.

Отто протянул мне карандаш, и я написал:

«Его расстрелял Карл»…

Подняв руки и страшно замычав, Отто схватился ими за голову.

Спустя несколько минут в калитку вбежал тот самый доктор, который когда-то спас Большое Ухо от наказания баронессы.

— Убрать отсюда всех! — кивнул он в сторону толпившихся батраков.

Отдав Белке чемоданчик, доктор торопливо надел халат и склонился над раненым. По-моему, врач даже испугался, когда узнал Левку.

— Это — ты? — изумился он.

Мы перенесли Левку на порог амбара, и здесь доктор стянул с него грязную окровавленную одежду. До чего же изувечен был наш бедный друг! Вся грудь и живот его оказались изрешеченными дробью, а на ноге виднелись огромные рваные раны.

Лицо врача посуровело, и он сердито крикнул Белке:

— Чистую простыню и ведро горячей воды!

Мы с Белкой положили Левку на простыню, доктор осторожно ваткой стал обмывать его многочисленные раны.

— Милый мальчик, — услышал я шепот доктора. — За что тебе достались такие муки?

— Выживет, доктор? — спросил я.

Старичок пожал плечами. Он старался не смотреть мне в глаза, и я понял, что надежды мало.

— Ничего опасного, — сказал, наконец, врач. — Он только потерял слишком много крови…

— Я дам ему свою кровь, — вскричал я.

— Я тоже, — горячо поддержал Димка.

Доктор печально улыбнулся:

— Вы и так слишком слабы. Вам тоже надо держаться.

— Мы-то продержимся! — Димка закатывал рукава. — Правда, Вась?

— Доктор, — подошел Заремба, — если надо, каждый из нас даст кровь. Лишь бы мальчик был жив.

У доктора, как назло, не было с собой препарата по определению группы крови, и он попросил у Камелькранца лошадей, чтобы съездить домой. Я вызвался сопровождать врача: мне казалось, что всякий другой будет ехать слишком медленно и не успеет вовремя вернуться, чтобы спасти Левку. Отто быстро заложил тележку, я сел на облучок и свистнул…

Ох, и мчались же мы! Я до того озверел, что лошади боялись меня еще больше, чем Камелькранца. Когда вернулись в имение, Отто поторопился поскорее увести лошадей в конюшню, чтобы управляющий не заметил, до чего я довел их.

Взяв пробу на кровь у меня, Димки, Юзефа и еще нескольких поляков, разглядывая пробирки, доктор улыбнулся:

— Удивительное дело! Ты — русский, он — поляк, а кровь у вас одной группы.

Действительно, только у меня да у Юзефа кровь была такая же, как у Левки. Но сколько я ни просил перелить мою кровь, доктор отказывался.

— Ты слаб, — твердил он и смотрел на могучие плечи Юзефа: — А этому богатырю ничего не сделается.

Юзеф, улыбаясь, подставил руку под шприц.

— Ну вот, — проговорил я, когда доктор сделал операцию и Левка снова открыл глаза, — теперь мы с вами братья, дядя Юзеф, братья по крови.