Тайна желтой комнаты. Заколдованное кресло - [7]

– Никаких журналистов, ни в коем случае!

– Вас понял! – ответствовал господин Мален, решительно преградив дорогу Рультабию и попытавшись воспрепятствовать нашему проникновению в купе судебного следователя. – Прошу прощения, господа! Но это купе занято…

– Я журналист, сударь, один из ведущих корреспондентов газеты «Эпок», – молвил мой юный друг, расточая учтивые приветствия и поклоны. – Мне необходимо поговорить с господином де Марке.

– Господин де Марке очень занят расследованием порученного ему дела…

– О! Его расследование меня нисколько не волнует, смею вас уверить… Разве я похож на корреспондента, которого, кроме раздавленных собак, ничто не интересует? – с обидой спросил юный Рультабий, оттопырив нижнюю губу и выражая тем самым бесконечное презрение к литературе, описывающей всевозможные происшествия. – Я занимаюсь театральной хроникой… И так как сегодня вечером я должен написать заметку о ревю в Ла Скала…

– Входите, сударь, прошу вас, – поспешил пригласить его секретарь, освобождая путь.

Рультабий не заставил себя долго просить. Я последовал за ним в купе и сел рядом, секретарь тоже поднялся вместе с нами и закрыл за собой дверцу.

Господин де Марке вопросительно взглянул на своего секретаря.

– О сударь, – начал Рультабий, – не сердитесь на этого славного человека за то, что он решился нарушить запрет; дело в том, что я хотел бы удостоиться чести поговорить не с господином де Марке, а с господином по имени Кастига Ридендо! Позвольте мне в качестве театрального хроникера газеты «Эпок» поздравить вас.

И Рультабий, представив сначала меня, отрекомендовался затем сам.

Нервно поглаживая свою острую бородку, господин де Марке попытался объяснить Рультабию, что является весьма скромным автором и отнюдь не желает, чтобы его псевдоним разоблачали публично, он выразил надежду, что энтузиазм журналиста в отношении его драматургического творения не перейдет определенных границ, что он не станет разглашать его тайну, рассказав публике о том, что господин Кастига Ридендо есть не кто иной, как судебный следователь из Корбе.

– Мое драматургическое поприще, – добавил он не без некоторого колебания, – может повредить работе следователя… Особенно в провинции, где мы несколько поотстали и привыкли жить по старинке.

– О! Положитесь на меня! – воскликнул Рультабий, воздев руки к небу, словно призывая его в свидетели.

Поезд тем временем тронулся…

– Однако мы едем! – молвил судебный следователь, с удивлением констатируя, что мы едем вместе с ним.

– Да, сударь, истина тронулась в путь… – сказал, любезно улыбаясь, репортер. – В путь, к замку Гландье… Великолепное дело, господин де Марке, великолепное дело!

– Темное дело! Невероятное, непостижимое, необъяснимое дело… Но должен признаться, господин Рультабий, я боюсь только одного, а именно: что журналисты, желая найти ему объяснение, попробуют вмешаться…

Мой друг оценил этот ловко нанесенный прямой удар.

– Да, – сразу же согласился он, – этого следует опасаться… Они во все вмешиваются… Что же касается меня, то я говорю с вами по чистой случайности, господин судебный следователь, да, простой случай повинен в моей встрече с вами и привел меня, можно сказать, в ваше купе.

– Куда же вы направляетесь? – поинтересовался господин де Марке.

– В замок Гландье, – не дрогнув, ответил Рультабий.

Господин де Марке подскочил.

– Вам не удастся туда попасть, господин Рультабий!

– Вы этому воспротивитесь? – спросил мой друг, уже готовый к бою.

– Конечно, нет! Я слишком люблю прессу и журналистов, чтобы доставлять им хотя бы малейшие неприятности… Сам господин Станжерсон не желает никого видеть и закрыл свою дверь для всех. Поверьте, она надежно охраняется. Вчера ни одному журналисту не удалось переступить порог замка Гландье.

– Тем лучше, – возразил Рультабий, – зато мне это удастся.

Господин де Марке поджал губы, собираясь, видимо, хранить упорное молчание. Однако он немного смягчился, после того как Рультабий поведал ему без утайки, что мы едем в Гландье, дабы пожать руку «старинному и близкому другу», – так он назвал господина Робера Дарзака, которого едва знал.

– Бедняга Робер! – продолжал юный репортер. – Бедняга Робер! Он может не пережить этого… Он так любил мадемуазель Станжерсон!

– Горе господина Робера Дарзака и в самом деле велико, на него больно смотреть, – как бы против воли обронил господин де Марке.

– Однако не следует терять надежды на то, что мадемуазель Станжерсон удастся спасти…

– Будем надеяться… Ее отец сказал мне вчера, что, если она умрет, он последует за ней в могилу… Какая невосполнимая утрата для науки!

– Рана в висок очень серьезна, не так ли?

– Конечно! Но это неслыханная удача, что она оказалась не смертельной… Удар был нанесен с такой силой!

– Значит, мадемуазель Станжерсон ранили не выстрелом из револьвера, – заметил Рультабий, бросив на меня торжествующий взгляд.

Господин де Марке, казалось, сильно смутился.

– Я ничего такого не говорил, и не хочу ничего говорить, и ничего не скажу! – И он повернулся к своему секретарю, словно не желая нас больше знать.

Но от Рультабия не так-то просто было отделаться. Он снова придвинулся к судебному следователю, развернув перед ним газету «Матен», которую вытащил из кармана: