Тайна замка Роборэй. Виктóр из спецбригады - [39]

Чтобы не осталось никаких сомнений, надо было наклониться и выслушать сердце. Но к лежавшему страшно было прикоснуться: что, если он рассыплется в прах? Да и к чему такие опыты: разве можно сомневаться в смерти мертвеца.

Деларю взял Доротею под руку, вполголоса умоляя ее:

– Оставьте. Уйдем. Это нас не касается.

Выручил Эррингтон. Он вынул карманное зеркальце и приложил его к губам лежащего. Прошла долгая, томительная минута. И вдруг зеркальце чуть-чуть помутнело.

– Жив…

Ноги нотариуса подкосились, и он сел на край постели, испуганно бормоча:

– Грех. Сатанинское дело. Уйдем.

Все переглянулись. Этот покойник жив. Но ведь он покойник. Однако мертвецы не дышат, а он вздохнул… Так что же это, в самом деле? Мысли путались, страх леденил душу.

– Смотрите, – воскликнула вдруг Доротея. – Его грудь поднимается.

– Не может быть, – возразил кто-то. – Как объяснить подобное явление?

– Не знаю… Может быть, летаргия, гипноз…

– Гипноз на двести лет! Какой абсурд!

– Не знаю. Ничего не понимаю.

– Значит?

– Значит, надо действовать.

– Как?

– Как сказано в завещании. Оставим споры. Надо выполнить приказ.

Спутники ее переглянулись.

– Что же нам делать?

– Разбудить его при помощи эликсира, как говорится в завещании.

– Вот он, – сказал Марко Дарио, разворачивая какой-то сверток.

Он вынул высокий старинный флакон с широким основанием и длинным горлышком.

– Дайте нож, – приказала Доротея. – Спасибо, Вебстер. Всуньте его между зубами, разомкните челюсти.

У постели началась суета, как у постели больного, с той разницей, что никто не отдавал себе отчета в собственных действиях. Приказ получен – надо его исполнить. Выйдет – хорошо, не выйдет – вина не наша.

Хрустальная пробка не открывалась. Доротея отбила горлышко о край скамейки. Челюсти были так сжаты, что между ними нельзя было просунуть кончик ножа. Наконец, челюсти слегка разомкнулись.

– Довольно, – сказала Доротея.

Она наклонилась к нему с флаконом эликсира в руке, приложила край флакона к губам и медленно опрокинула его. Сначала капнуло несколько капель зеленой жидкости, напоминавшей запахом шартрез, потом полилась ароматная, тонкая струйка.

– Все, – сказала Доротея, вылив жидкость до последней капельки.

Она попробовала улыбнуться, но притихла, видя, что все серьезно и внимательно смотрят на спящего, и серьезно сказала:

– Подождем. Жидкость действует не сразу.

А сама думала: «Разве можно поверить, что жидкость подействует? Разве можно разбудить мертвеца? Мы бредим наяву, нам просто показалось, будто зеркало помутнело. Сердце его умолкло, он мертв, а мертвые не воскресают».

– Три минуты, – громко отсчитывал Дарио. Прошло еще пять минут, еще десять.

Шесть человек стояли у кровати, ожидая чуда и понимая, что это бессмысленно. Оправдывала их лишь та математическая точность, с которой исполнялись все указания маркиза.

– Пятнадцать минут, – произнес Дарио. Прошла еще секунда – и вдруг все отшатнулись от кровати: веки мертвеца дрогнули. Шесть пар глаз впились в лежащего. Веки его снова дрогнули и на этот раз совершенно явственно. И в то же мгновение слабо шевельнулись пальцы рук.

– О-ох, – простонал нотариус, хватаясь за сердце. – Жив он… Видите – жив.

Глава 13 «Воскрешение Лазаря»

Доротея смотрела на просыпающегося, стараясь не пропустить ни одного движения. Да и никто не шелохнулся, не отвел от него глаз. Странное зрелище их захватило, а суеверный итальянец набожно перекрестился.

– Жив, – бормотал нотариус. – Видите, открывает глаза, смотрит на нас.

Действительно, старик открыл глаза. Это был странный, мертвый взгляд, не озаренный проблеском сознания. Он избегал света и, казалось, вот-вот сомкнет веки. Глаза были мертвы, но жизнь пробуждалась во всем теле. Казалось, ожившее сердце гонит по всему телу живоносную кровь, и от этих толчков шевелятся руки и ноги.

Движения эти усиливались с каждой минутой. Вдруг ноги его соскользнули на пол, напряглись мускулы – и проснувшийся сел.

Один из молодых людей поднял фонарик, осветил его лицо. Луч света упал на стену, и все заметили портрет, о котором писал маркиз. Сходство было бесспорное: тот же огромный лоб с глубоко сидящими глазами, те же скулы и костлявый острый подбородок. Но маркиз ошибся в одном: портрет казался моложе проснувшегося.

Старик сделал движение, стараясь встать, но ноги его были слишком слабы. Он тяжело дышал, как будто ему не хватало воздуха. Доротея заметила доски, прибитые к стене, догадалась, что это окно, и знаком велела Дарио и Эррингтону их оторвать. Доски держались на старых ржавых гвоздях и легко поддались нажиму. Распахнулось окно, свежий ветер ворвался в комнату. Проснувшийся повернулся к окну и дышал жадно, полной грудью.

Пробуждение шло своим чередом, с долгими паузами и как бы толчками.

Шесть человек наблюдали за ним, затаив дыхание.

Вдруг Доротея топнула ногой, как бы стряхивая с себя оцепенение, нарочно отвернулась от старика и задумалась. Глаза ее потемнели от напряжения и из голубых стали синими. Они не смотрели на окружающих и как бы углубились в суть вещей, недоступную обыкновенному зрению.

Так стояла она минут пять и вдруг, решившись на что-то, сказала: