Тайна - [4]
Мальчик медленно продвигался вперед, тщетно вглядываясь в окружавший его мрак. Все тело у него ныло, ноги подкашивались, он то и дело спотыкался. И вдруг тропинка исчезла. От ужаса у Лацо мурашки пробежали по спине. Как же теперь найти дорогу? И в отчаянии он закричал тоненьким голоском:
— Якуб, товарищ Якуб!
«То-ва-а-рищ!» — донесся едва слышный зов до партизанского поста.
— Якуб! — уже совсем тихо произнес измученный мальчик.
…В темноте блеснул фонарик, чьи-то сильные руки подхватили Лацо и подбросили высоко-высоко.
— Якуб! — обрадовался Лацо, повиснув на шее брата. — Мамочка там, внизу, в лесу… не смогла дойти, отца увели жандармы.
Глава II. У Якуба
Одинокая свечка на большом чурбане посередине землянки напрасно пыталась рассеять ночную темень. В густом мраке тонули фигуры людей и сваленные в кучу вещи. Лишь время от времени мигающее пламя свечи отбрасывало на них тусклые пятна света.
Партизаны разместились вдоль стен. Якуб присел на полу, возле матери, лежавшей на ворохе веток хвои, и рассеянно поглядывал то на мать, то на товарищей.
«Та-ак, та-ак», — повторял он про себя.
Мать лежала пластом, только голову повернула к сыну. Боль в боку все еще мучила ее, и дышать было трудно. Но с сердца свалилась страшная тяжесть, погнавшая ее ночью в горы, и, пусть ненадолго, она наслаждалась покоем.
— Не понимаю, чего ты тратишь попусту время! — раздался чей-то нетерпеливый голос. — Ночь близится к концу, а днем мы напасть на них не сможем. Нужно теперь же, немедля, спуститься с гор и отбить у них старика.
Якуб обернулся на голос. В темноте выразительно сверкнули чьи-то большие, горящие отвагой глаза. Партизаны молча ждали, а Главкова с надеждой и страхом смотрела на сына. Якуб встал, медленно прошелся по землянке, потом подошел к матери, снова сел рядом с ней, ласково погладил ее руку и, не глядя на мать, обратился к партизанам:
— Фашисты арестовали не только моего отца. Вам это хорошо известно, товарищи. И вы знаете также, что мы не можем идти всем отрядом на риск… — Он крепко сжал руку матери, повернулся к ней и вдруг отчетливо увидел морщинки на ее лице, бескровные губы, потускневшие от горя глаза, бледные щеки, с которых болезнь согнала румянец. Он с горечью сознавал, как слаба и беспомощна мать, но голос его звучал твердо и уверенно: — Скоро мы будем выполнять важное боевое задание. До этого мы не должны ничего предпринимать. Подождем. Будем начеку, проследим, чтобы наших людей не угнали на край света. С востока к нам на помощь пробивается Советская Армия. Она ударит с одной стороны, мы — с другой, и тогда с фашистами разом будет покончено.
Якуб замолчал. В землянке снова наступила тишина. Никто не решался ее нарушить. Из глаз матери катились слезы.
— Ты, мама, — не торопясь продолжал Якуб, — пошли отцу хлеба да пригляди за Ферко. А Лацо отправь в город к Марковым, к тетке с дядей, чтобы и его не забрали, и помни: в случае чего — мы здесь, близко от тебя… Придет время, так и отца освободим и других, а от гардистов тогда и следа не останется.
Главкова доверчиво внимала каждому слову сына, но страх за мужа не покидал ее.
— А не убьют они отца? — спросила она с дрожью в голосе. — Ведь гардисты — чистые звери, с немецкими фашистами держатся заодно… каждый из наших — им враг.
Якуб ничего не ответил, только выпустил руку матери. Главкова лежала не шевелясь, стиснув зубы. Горькие мысли одолевали ее. Потом она подумала, что и Якубу нелегко, дотронулась до его лба, до волос, нащупала шрам, знакомый ей с незапамятных времен. Якуб тогда был совсем маленький. Как давно это было! Теперь сын стал взрослым, и она не всегда его понимает, но он по-прежнему ее мальчик. Разве не она вырвала его из объятий смерти, когда в деревне детей душил дифтерит? В тот год она отправила Якуба в город, к своей бездетной сестре. Он прожил там несколько лет, рос среди чужих и обучился у мастера ремеслу. А теперь туда же поедет Лацо. Вот и окажутся ее дети в разных местах, далеко друг от друга. Каждого ждет своя судьба. А нити их судеб ведут к ее материнскому сердцу, и что бы с ними ни случилось, оно всегда будет отзываться на все их горести и радости. Мать смутно сознавала, что жизнь ее сыновей отныне тесно переплетется с событиями в стране, но смысл их был для нее пока еще неясен, и поэтому они пугали ее. Как объяснить все это взрослому сыну?
— Ты веришь мне, мама? Наберешься терпения?
Пламя догоравшей свечки осветило лицо Якуба. Он напряженно ждал ответа.
«Он ведь тоже страдает, болеет душой за отца», — подумала мать и решительно сказала:
— Я верю тебе, сынок, верю. Только помни об отце.
В этот момент к Главковой подошел один из партизан. Он так сильно оброс и лицо у него так обветрилось, что трудно было догадаться, стар он или молод.
— Хороший у вас сын, — сказал он. — Родителей любит и свою родину любит. Верьте ему, мать, как верим мы.
Главкову со всех сторон обступили люди, их было много — старики и молодежь, у всех ружья за плечами. Она приподнялась, закусив от боли губы, потом встала и растерянно посмотрела на сына.
— Ну, я поплетусь домой, а вы… дай вам бог счастья, дай вам бог всегда быть на верном пути, — прошептала она.
