Тайна

Дети слушали старую Кубаниху, не сводя с нее глаз. Одни сидели, другие стояли на коленях, крепко держась за подол ее широкой юбки. А Лацо примостился поближе к окошку; он оперся о спинку стула и поглядывал на улицу. Там завывал холодный ветер, а в избе было тихо-тихо, только стенные часы мерно вторили голосу рассказчицы: «Так-так, право-так, право-так».

— …И тогда Яношик подошел к могущественному пану и смело посмотрел ему в глаза, — неторопливо говорила старая Кубаниха. — Ничего он не боялся и, размахивая валашкой[1], закричал так, что паны затряслись от страха: «Придет время, народ перестанет работать на вас и уничтожит все панские законы!..» Вот какие у нас в старину бывали смелые парни!..

Вдруг Лацо кинулся к окошку, прижался лбом к стеклу и на мгновение застыл в этой позе. Потом он быстро обернулся, и с губ его сорвался тихий, жалобный крик, похожий на стон:

— Тетя, к нам идут жандармы!

Кубаниха быстро поднялась, бросилась к окну и в ужасе закрыла лицо руками. Ребятишки тоже вскочили и рассыпались по комнате, как стайка вспугнутых воробьев.

— Патруль!

— Я иду домой!

— И я!

К Лацо подбежал братишка, маленький Ферко, и крепко обнял его.

— И я, Лацко, и я! — повторял он.

— Да, да, ступайте, дети, а то матери будут беспокоиться.

Но ребят уж и след простыл. Через распахнутую дверь в избу ворвался ледяной февральский ветер.

Войдя в кухню, Лацо перехватил тревожный взгляд матери. Он приблизился к ней, не выпуская руки Ферко, а малыш протиснулся между ними и прильнул лицом к жесткой материнской ладони.

Возле стола стояли два жандарма в зеленых шинелях. Один курил сигарету, другой протирал очки большим желтым носовым платком. Оба свирепо глядели на отца Лацо, а на вошедших детей не обратили никакого внимания.

— Где ваш старший сын, Главка? — сурово спросил жандарм, который возился с очками. — Отвечайте!

Отец стоял, уперевшись обеими руками в край стола. Он сгорбился и, как мальчику показалось, осунулся и стал меньше ростом. Жилет и ворот рубашки были расстегнуты. Но смотрел он на жандармов так, что у Лацо сердце запрыгало от радости. Отец смеялся над ними! Лацо хорошо знал эту хитрую отцовскую усмешку: глядит тебе прямо в глаза, а уголки рта чуть-чуть шевелятся. Он никогда громко не смеялся; бывало, только подожмет губы, а Лацо уже знает: не очень-то верит отец его рассказу о том, что он упал на льду и разбил коленку только лишь потому, что ребята его толкнули.

Вот и теперь отец так же насмешливо смотрит на жандармов. Но они ничего не замечают, хотя и таращат на него глаза. Лацо очень хочется подойти к отцу и загородить его собой от этих двух зеленых.

Жандармы стали совещаться, искоса поглядывая на мать и детей. Потом очкастый схватился за кобуру револьвера и заорал:

— Пойдешь с нами, раз ты такой упрямый!

Мать тихо застонала. По лицу ее текли слезы. Отец нагнулся, чтобы взять куртку, висевшую на спинке стула, и незаметно подмигнул матери. Три пары любящих глаз следили за каждым его движением.

— Ну, живо, пошевеливайся! Если не возьмешься за ум, заберем и мальчишку! — Очкастый жандарм ткнул пальцем в Лацо.

А другой, с погасшей сигаретой в уголке рта, быстро преградил отцу дорогу, мешая подойти к жене, окаменевшей от горя. Отец выпрямился, шагнул к двери и с порога крикнул:

— До свиданья, Ганка! Береги детей!

Жандармы вытолкнули его и, уходя, сильно хлопнули дверью.

Маленький Ферко со страху заревел во всю глотку. Мать отстранила детей, с трудом добралась до постели и упала на нее ничком. Ферко затих и заковылял вслед за матерью.

— Мама, боюсь! Не плачь, мама!

Лацо видел, как мать встревожена — ей жалко отца, она беспокоится о его участи. А он, Лацо, даже с места не сдвинулся, когда отца уводили! Как будто отец шел не в тюрьму, а к дяде Матушу за пивом… Мальчик подбежал к двери и распахнул ее настежь.

Затемненная деревня словно вымерла. На той стороне улицы, в доме тетушки Кубанихи, тоже было темно. Наверно, старушка ушла к соседям — рассказать, что за Главкой пришли жандармы. Неслышно падал снег, холодные снежинки мягко ложились на лицо Лацо.

Мальчик вернулся в кухню. Мать держала на руках сонного Ферко и едва слышно баюкала его. Лацо медленно подошел к столу и сел на лавку.

Жандармы пришли сегодня к Главке не впервые. Они бывали здесь и раньше, надеясь застать дома старшего брата Лацо — Якуба, которого уже давно разыскивают. Но Якуб никогда не ночует дома: лишь изредка он приходит с товарищами из леса и снова исчезает в ночной мгле. Ну и дураки же жандармы! Сбрасывают на пол постели, вспарывают штыками перины, шарят в печке, в горшках, выстукивают стены, словно там мог спрятаться Якуб. А сегодня увели отца.

Мальчику стало страшно. Чего жандармы хотят от его отца? А вдруг они вздумают его бить?.. Якуб как-то говорил, что арестованных бьют! Значит, отца тоже… Нет, они не посмеют его тронуть!

Лацо опустился на колени у постели матери:

— Что они сделают с отцом?

Главкова с тоской поглядела на сына.

— Мама, отец не боится их, правда?

— Нет, отец их не боится.

Мать произнесла это очень громко, и в тишине кухни ее слова прозвучали как угроза. Лацо поднял голову и хотел было улыбнуться, но лицо матери по-прежнему оставалось печальным.