Тайна Великого Посольства Петра - [29]

А на новом месте, чтобы избежать распрей, австрийцы предложили такой план: на берегу Дуная будет вычерчен огромный квадрат, и каждая делегация займет место на одной из его сторон. При этом и письменно и устно давались заверения, что ни у кого не будет преимуществ и все будут в одинаковом положении. Чтобы и на этот раз дело не сорвалось, граф Марсилий спросил согласия всех послов, Никто не возражал. Поворчав, согласился и пан Малаховский, заявив, что станет где угодно, но только не рядом с московским послом.

Однако и теперь размещение не прошло гладко. На этот раз польский посол повздорил с венецианцем. Поляк, злорадно записал Возницын, и дальше скандалы чинит: на месте, где уже стоял венецианский посол, свою палатку поставил, да еще спиной к нему. Снова началась склока, которая продолжалась несколько дней. И только 21 октября поляки перенесли палатку.

Теперь все наконец встали на своих местах в полном соответствии с принципом равенства, положенного в основу размещения. Но равенство равенством, а Прокофий Богданович не упускает возможности сообщить в Москву, что встал он всетаки по правую руку от австрийцев, а поляк — по левую. Это расположение и показано на коробочке из Исторического музея. Конечно, может быть, переусердствовал Прокофий Богданович с размещением. Но ведь это был XVII век…

А еще через неделю и пан Малаховский, получив, видимо, указания от короля, протянул руку для примирения, валя всю вину за прошлую ссору на несообразительность своих людей. Теперь он просил у Возницына совета и помощи, так как начинались переговоры, а на них речь должна была пойти о передаче полякам Каменца. Малаховский очень рассчитывал на поддержку Москвы.

* * *

Жизнь дипломатического лагеря на Дунае постепенно входит в свою колею.

"Цесарцы и венеты, — записал Возницын, — в станах своих построили себе светлицы и конюшни и поварни деланные привезли из Вены, а я стою в палатках, которые купил в Вене; терпим великую нужу и стужу, а больше в сене, и овсе, и дровах: посылаю купить верст за двадцать и за тридцать, да и там добывают — что было, то все выкупили".

Но куда больше тревожат его смутные дела, творящиеся в Карловицах. Подозрения, возникшие еще в Вене, переросли в уверенность: цесарцы обманывают, вопреки обещаниям, данным царю, тайно договариваются с турками, а Россию хотят отстранить от участия в переговорах, Поэтому все его попытки обьединить союзников, выработать общую платформу для переговоров натыкаются на их глухое сопротивление. Он жалуется царю:

"Немцы всякие пересьыки через посредников о своих делах чинят, а нам едва что сказывают, от чего мы здесь и слепы, и глухи, и ничего в действо произвести не можем".

В то же время австрийцы, пользуясь преимуществом в общении с турками, втихомолку настраивали их против Возницына. Об этом свидетельствует такой происшедший в середине октября случай. К шатрам московского посла, живописно раскинувшимся на холмах у Дуная, подъехала группа турецких всадников.

— Кто тут стоит? — спросили они.

— Московский посол, — ответили люди Возницына.

— А, тот, кто не хочет мириться?

— Кто вам сказыл?

— Немцы сказывали.

— Лгут немцы, — говорят русские, — буде хотите пить или есть, подите в шатры.

— Когда не хотите мириться, есть и пить у вас не хотим.

Поразмыслив над всем, посол пишет в Москву:

"Доношу тебе, Государь, что турки, как я вижу, во всем на посредников положились и надежду свою иа них имеют и через них дело свое делают… А наше дело зело трудно, потому что во всем неволя первое через цесарцев, а потом через посредников, и за таким поведением как что выторгуешь…"

Как выходитъ из такого положения? И Возницын решается на смелый, хотя и рискованный шаг — установить собственный тайный канал связи с турками.

* * *

Вторым послом у турок (заместителем главы делегации, как бы мы назвали его сейчас) оказался грек Александр Маврокордато — переводчик и секретарь великого визиря, а главное — давний друг-приятель Прокофия Богдановича еще по Константинополю, через которого и тогда все дела делались. Важной персоной был этот грек в Оттоманской империи. Последние 50 лет бразды правления держали там, сменяя друг друга, великие визири из фамилии Кепрюлю. При них в качестве переводчиков, а по сути дела — государственных секретарей, носивших звание "великих драгоманов", находились два грека. И нередко на базаре в Константинополе, когда втихомолку, а когда и открыто, люди спорили, кому же на самом деле принадлежит власть великим визирям или великим драгоманам. Одним из них и был Александр Маврокордато.

Сын преуспевающего греческого купца, он получил блестящее по тем временам образование. В греческой коллегии св. Афанасия в Риме обучался европейским языкам. В Падуе изучал медицину, в Болонье — философию, где и заслужил степень доктора медицины и философии.

Вернувшись в Константинополь, Маврокордато стал профессором риторики в греческой школе в Фанаре и занимался врачебной практикой. Его трактаты по кровообращению были переведены на немецкий, французский и испанский языки. Он писал книги по богословию, истории, гражданскому праву.