Тайна Великих Братьев - [3]
Приехал под вечер. На ночь в садишке каком-то устроился. Переночевал.
Теперь главное осталось: Робинзона Крузо добыть, Гулливера или Всадника без головы. Про них сельсоветский писарь Митрич занятно рассказывал.
Ходил Лёшка по базару, ходил — ни Робинзона, ни Гулливера нету. Шубу можно купить или скатерть богатую. А книжки всё тощие, неинтересные, половина — про божеские дела. Скучища!
Подкатился к Лёшке мальчонка какой-то чумазый, в пиджаке до колен. Посмотрел на сухого высокого парнишку — русые волосы в кружок подстрижены — усмехнулся:
— Здорово, деревня! Торг — яма: стой прямо, берегись, не ввались, упадёшь — пропадёшь. Зачем пожаловал?
Лёшка объяснил.
— Пойдём, — говорит мальчонка, — знаю я одного деда-бородеда. Мировой старикан. Выручит.
Пошёл Лёшка с новым товарищем. Не в деревне. Не близкий путь — по улочкам да переулочкам.
Наконец, пришли к старичку одному. Лицо у старичка смирное, очки в железных обручишках на лбу покоятся.
— Нет ли у вас, дедушка, книжки какой подходящей?
— Какая же тебе книжка, внучек, требуется?
Сказал Лёшка.
— Ах ты, господи боже мой! — сокрушается старичок. — Были у меня такие книжки. От сына-учителя остались. Да погнили, наверное, все в подвале. Сырой подвал-то. Лёшка за старичка уцепился:
— Пойдёмте, дедушка, посмотрим, может, и не сгнили. Я вам за них сала дам, пшена и деньгами тридцать шесть копеек.
Старичок даже руками замахал:
— Да что ты, внучек?! За такое добро целую библиотеку купить можно. Не возьму я у тебя ничего, а сала ломтик, так уж и быть, отрежу.
Пошли в подвал. Копались, копались в нём — тьмища, хоть глаз выколи. Сыростью пахнет, кислостью какой-то — спички даже гаснут.
Плюнул старичок и говорит:
— Пойдём ко мне на квартиру, я тебе лампу дам. Бери любую книгу, хоть все уноси. Не жалко. Гниль одна.
Взял лампу Лёшка, сало и пшено тихонько под кровать старичку подсунул и — бегом в подвал. Мальчонка прощаться стал:
— Будь здоров, браток. На чугунке увидимся. Дела у меня.
Осветил лампой подземелье Лёшка и даже ахнул от радости: весь подвал книгами завален. Слиплись они, расползлись многие, отсырели. Но ведь просушить их можно!
Стал книги разбирать. Вот какая-то Лидия Чарская пишет. О князьях и княгинях. В сторонку её.
А вот про пещеру какую-то. Это подходяще. Небось, про тайный клад.
Только взялся за книжку, а она поползла. Ах ты, беда какая!
Поднял ещё одну и глазам не поверил: «Робинзон Крузо»! Та самая, какая в Приказе значится!
Приподнял её осторожно, а в ней, считай, пуд весу: промокла насквозь. Обложка из красивого картона еле держится.
«Ничего, подсушим, подклеим — сгодится в дело».
Весь подвал перерыл Лёшка — ни Гулливера, ни Всадника без головы не нашёл. Взял ещё с собой «Дубровского» — сочинение Александра Пушкина, книжку Михаила Лермонтова с картинками, а потом стал выбирать книги покрасивее, те, что лучше уцелели.
Вышел мальчишка из подвала, рогожный куль с книгами на спину взвалил — ноги подгибаются.
Как с таким грузом в вагон пробьёшься?
Пришёл на станцию: не пускают. Что ты скажешь!
Совсем было заскучал Лёшка, да откуда ни возьмись — мальчонка чумазый.
— Не горюй, деревня! Придумаем что-нибудь!
Сует Лёшка на радостях парнишке тридцать шесть копеек:
— Поешь потом. Голоден, небось.
Усмехнулся мальчуган:
— Оставь себе, сгодятся. Понравился ты мне, варнак.
Взвалил Лёшка свой тюк на спину, пошёл за мальчонкой.
Долго шли, Лёшка совсем из сил выбился.
Наконец, парнишечка говорит:
— Лезь в дыру.
И отодвигает доску в заборе.
Прошли ребята на станцию, остановились возле вагонов. Городской объясняет:
— Ты здесь обожди, а я мигом узнаю, какой состав куда направляется.
И верно: явился через пяток минут, шепчет:
— Лезь вон в тот вагон. Он как раз до места тебя дотащит.
Трясётся Лёшка в теплушке, душа поёт:
«Выполнил Приказ!».
Часа два прошло, отодвинул Лёшка тяжёлую дверь на колесиках, смотрит: «Как бы станцию свою не проворонить!».
Ещё издали узнал её, станцию свою. Приготовил тючок, дверь пошире открыл.
Засвистел паровоз: «Сходи, дескать, Лёшка, довёз я тебя к Братьям Великим!».
Только не останавливаются что-то вагоны. Почему? Станция же!
Промчался поезд, мелькнула родная станция и улетела, скрылась. И сразу почувствовал Лёшка, что давно не ел, что мамка, наверное, плачет дома, что ходят насупленные Великие Братья, его, Лёшку, ожидают.
Вот промашка какая получается!
Всё же встал скоро поезд верстах в шести от Лёшкиной станции.
«Ну, это ещё не главное горе. И пешком как-никак дойду!». Выпрыгнул из вагона, тючок получше к спине пристроил, зашагал по шпалам.
Шёл-брёл — на старичка озлился:
«Не мог, леший, такое богатство уберечь! Тащи теперь пуды-то эти!».
Потом опамятовался:
«За что же это я старого человека ругаю? Он же мне задаром всё это отдал!».
Снова пошёл. Ослабел скоро, присел на шпалы.
«Эх, сейчас бы кусок хлеба свежего с луковицей!».
Опять обозлился — на себя уже:
«Тоже ещё — Великий Брат! Пять верст пешком пройти не можешь!».
Версты две отмерял по шпалам, ну никакого терпения не стало: давит тючок спину камнем многопудовым.
«Может, выкинуть какие книги? Те, что похуже».
Подумал, вздохнул:
«Нет, не бывать тому. Донесу все».
