Тайна тринадцати апостолов - [5]

Старыгин подкатил к портрету стойку с ультрафиолетовыми светильниками, погасил в мастерской верхний свет и включил специальные лампы.

Картина засветилась в темноте таинственным, загадочным, бледно-сиреневым сиянием. И в этом свете на ней там и тут проступили неровные, едва заметные пятна — следы случайных загрязнений, которые неизбежно появляются на любой картине за долгие годы и даже века ее существования, несмотря на самое бережное обращение.

Старыгин не обращал внимания на эти пятна — он искал что-то другое.

И нашел.

Примерно в середине картины, а точнее — именно в том месте, где находился окровавленный жезл адмирала, Дмитрий Алексеевич увидел, что сиреневое свечение складывается в буквы и цифры. Он схватил специальный фотоаппарат с повышенной светочувствительностью и сфотографировал эту надпись. Но потом, чтобы не терять время, просто записал ее при скудном бледно-сиреневом свете.

Затем он включил верхнее освещение и перечитал свою запись.

Она представляла собой две строчки. Верхняя — два слова, написанные латинским алфавитом: Secretum Secretorum.

Старыгин хорошо владел латынью, этого требовала его специальность, но не нужно было больших познаний, чтобы перевести эти два слова: «Тайная тайных» или «Тайна тайн».

Вторая строчка состояла из двух букв и нескольких цифр: Mf 26–17.

Чтобы понять смысл этой надписи, тоже не потребовалось больших познаний. Старыгин понял, что это ссылка на Евангелие от Матфея, стих 26–17.

Тут же он бросился к книжному шкафу, где среди прочих жизненно важных книг стоял небольшой старинный томик Нового Завета. Перелистав книгу, Старыгин выяснил, что нужный ему фрагмент Евангелия от Матфея описывает Тайную вечерю, последнюю и важнейшую трапезу Христа с двенадцатью апостолами.

— Так… — проговорил Старыгин, переводя взгляд с книги на картину. — Спрашивается, при чем здесь Тайная вечеря?

Он снова поймал себя на том, что разговаривает сам с собой.

Нет, это нехорошо… ладно бы еще с котом, но с самим собой — это уже последнее дело!

Однако не нужно отвлекаться на психологию. Вопрос, который он задал самому себе, остается актуальным, задан он вслух или мысленно, — при чем здесь Тайная вечеря?

Старыгин был хорошо знаком с творчеством итальянских художников эпохи Возрождения, работы Тинторетто он тоже знал. Может быть, чуть хуже, чем его соотечественника и учителя Тициана, но все же вполне прилично. И он знал, что Тинторетто много раз обращался к теме Тайной вечери. Но каким образом этот библейский сюжет связан с портретом венецианского адмирала?

И самое главное — какое отношение к этому сюжету имеет кровь, неожиданно проступившая на адмиральском жезле?

Дмитрий Алексеевич вспомнил, что Лютостанский поставил перед ним совершенно конкретную задачу: привести картину в прежний вид, чтобы ее можно было отправить в Венецию. Он вовсе не обязан производить исследование картины, не обязан выяснять, что значит надпись, видимая только в ультрафиолетовом свете.

Правда, Лютостанский ничего не знал об этой загадочной надписи, но Старыгин не сомневался — даже если бы Александр Николаевич увидел эту надпись своими глазами, он остался бы при своем мнении: картину нужно отреставрировать, вернуть ей прежний облик, а все остальное — неважно.

Но сам Старыгин относился к этому иначе.

Перед ним была тайна, связанная с одним из величайших художников позднего Возрождения, — и он не мог пройти мимо этой тайны, не попытавшись ее раскрыть.

А в том, что за этой надписью скрыта какая-то тайна, Старыгин нисколько не сомневался: недаром на холсте написано Secretum secretorum!

Между тем в угловом помещении, где произошел из ряда вон выходящий случай, то есть в запертом зале обнаружили труп, события шли своим чередом. Елизавета Петровна в обмороке провалялась недолго, все же она была тезкой знаменитой императрицы, дочери Петра Первого, а у той, говорят, сила духа и закалка были что надо.

Итак, Елизавета Петровна очнулась быстро и осознала себя лежащей на полу перед портретом адмирала Морозини. Адмирал крепко сжимал свой жезл, с которого капала кровь, а посреди зала валялся посторонний мертвый мужчина.

Сказать по правде, Елизавета Петровна больше расстроилась из-за адмирала. Как-никак ей доверена была ценная картина, и теперь она не пропала (слава тебе, Господи!), но испорчена, так что с нее, Елизаветы Петровны, спросят по всей строгости.

А того типа, что лежит на полу, она первый раз видит. И, судя по всему, последний, учитывая его плачевное состояние.

Взглянув еще раз в глаза венецианскому адмиралу, Елизавета Петровна не нашла там понимания, а только прежнюю суровую непреклонность.

Кардинал, как всегда, искал ответы на все вопросы на небесах, монах хитро улыбался — дескать, я-то, может, и знаю, но не скажу.

Елизавета Петровна поняла, что искусство в данном случае ей не поможет и следует обратиться к людям. На этот счет имелась инструкция, которой нужно тщательно следовать.

Елизавета Петровна вздохнула и оглядела зал.

Пол был в кровавых пятнах. И стены кое-где тоже. Она посмотрела на свои руки и все поняла. Очевидно, когда плюхнулась на пол там, возле трупа, то без очков вляпалась в кровавую лужу. А потом наследила по всему залу.