Тайна трех смертей - [21]

Пришли люди и окружили Коркунова.

Его манеры, спокойное лицо, внятный голос и изящное платье произвели впечатление.

— Вы муж покойной? — спросил он у хозяина дома и, не ожидая ответа, взял его за руку и сказал: — Я попрошу у вас несколько минут разговора без свидетелей. После — я к вашим услугам.

Высокий, строгий старик движением руки пригласил его в будуар. Они вошли и сели.

Старик молчал, Коркунов с сосредоточенным видом что-то обдумывал.

— Она вас обманула… Изменила с тем… убийцей… Я знаю… Я читал в газетах его исповедь… Бедный он!.. Бедный и вы!..

Коркунов умолк и задумался. Старик пошевелился на своем стуле.

— Нет, подождите! — попросил его Коркунов. — Я сейчас… У вас в глазах ненависть к ней… к Нине… Это больно и тяжко… Зачем?.. Она всех обманывала… всех… и вас… и своего первого мужа, и меня, и убийцу, и многих еще… Я это знаю!..

Старик поднялся во весь рост и зашипел, словно почувствовал боль.

— Я тоже очень несчастен! — вздохнул Коркунов. — Страдаю так давно и так безнадежно. А она обманывала…

— Да! Она всю жизнь обманывала… эта… — старик произнес гнусное слово, самое обидное, самое оскорбительное для женщины слово, и опять сел, понурив голову и закрыв глаза.

— Но разве, — говорил Коркунов, растягивая слова, будто отыскивая каждое из них, — разве солнечный луч обманывает, скользя по лицам, цветам и камням? Обманывает ли он, когда ласкает, радует сейчас одного, а через мгновение другого?

Ответа не было. Коркунов подождал, потом тихо поднялся, подошел к старику и опустился перед ним на колени.

Он поклонился ему до земли, обнял его ноги и, громко всхлипывая, начал целовать их, шепча горячим, страстным шепотом:

— Если мы, оскорбленные и обманутые, не простим ей, давшей нам любовь, мгновенное счастье и горе… если мы не простим ей всей нашей обиды, не защитим ее нашей любовью, — с чем же предстанет она, бедная, перед престолом Предвечного Судии?..

Уже на заре выходил Коркунов из дома, где оставалось тело Нины. Старик провожал его до двери и долго смотрел ему вслед затуманенным слезами взглядом.

А Коркунов был счастлив. Что-то большое и радостное сжимало ему сердце и клокотало в груди.

Выходя у своего подъезда из пролетки, он вдруг почувствовал, что ему нужно крикнуть всем, всему миру, одно только слово, и тогда все на земле изменится, вся жизнь станет светлее и проще.

Только он не знал, какое это слово, а надо было торопиться: то большое и радостное, что наполняло его сердце и, грудь, росло и не давало ему ни вздохнуть, ни шевельнуться…

То нужное, дорогое слово само пришло… Коркунов выпрямился, но в груди у него вдруг что-то оборвалось. Словно чем-то мягким и черным ему окутали голову, и все закружилось, замелькало, забилось…

Потом все сразу остановилось…

ТАЙНА СТАРОГО ТЕАТРАЛЬНОГО ДОМА

Илл. Мисс

Софронов знал этот вечер. Он с детства помнил ту напряженность и возбуждение, которыми отличается сочельник от всех дней года.

Ему всегда вспоминалось все то, что обыкновенно вспоминается всем одиноким людям в дни больших, трогательных праздников.

Софронов шел по Гостиному двору и вздрогнул, когда его кто-то окликнул.

— Вы куда, Семен Павлович? Не хотите ли со мною? — приподнимая меховую шапку, спросил сослуживец Софронова, Кульчинский. — А я в Александровский рынок за старой бронзой собрался. Знакомый старьевщик приглашал. Поедемте, если делать нечего!

Софронов согласился.

У старьевщика Семен Павлович, скучая, начал копаться в груде книг, валявшихся у входа. Один томик заинтересовал Софронова. На обложке стоял штемпель «Французская библиотека Дерваля в Санкт-Петербурге», а рядом «1818 г.».

Софронов заплатил рубль и ушел, распрощавшись с увлекшимся бронзой сослуживцем и хозяином лавки.

Вечером, после ужина, он сел в кресло у письменного стола и начал перелистывать купленную книгу.

Это был роман «Le chevalier de l’Aubel»[12], написанный неизвестным автором в половине XVIII века. Книга была старая. От нее шел тот странный аромат, каким обладают только древние книги: смесь запахов сырости, тлеющих листьев и увядающих полевых цветов.

Павел Семенович нашел в книге и обрывок совершенно пожелтевшей и почти истлевшей бумаги. Мелкими, аккуратными буквами, написанными бурыми, выцветшими чернилами, неизвестная женщина писала:

«Сегодня я узнала, кто вы… Простите, умоляю вас! Случилось это так неожиданно, само собой! Сердце мое забилось, как встревоженная птица. Я всегда думала, что в вас пылает божественный огонь, но тайно мечтала о том, что он горит для меня. Когда вы видели мою игру в Летнем театре и хвалили меня, я чувствовала себя гордой! Я знала тогда, что игра моя прекрасна. Но теперь, — все погибло! Что я перед вами? Я недостойна смотреть на вас, произносить ваше имя! Имя… Мне нужно уйти, я это знаю, но будьте милостивы (это свойство отличает вас среди всех), дайте мне сегодня в последний раз провести с вами этот вечер. У нас в театральном доме, супротив Елагина дворца, справляют сегодня сочельник, зажгут, как всегда, елку. Я буду ждать вас в последний раз! Не гневайтесь на почтительнейшую и преданнейшую вам Марию».

Он осторожно перевернул обрывок бумаги и на оборотной стороне увидел почти совсем стершиеся слова: