Тайна субургана. И если я умру завтра... Среда обитания - [38]

16

Под обжигающими, как языки пламени, полуденными лучами раскаленного солнца необозримый степной простор, подернутый голубым маревом, казался вымершим. На много миль вокруг, насколько способен охватить глаз, простерлась степная гладь, поросшая сочными травами и кое-где пересеченная караванными тропами. По бескрайним монгольским просторам можно ехать часами и не встретить никакого жилья. Иногда в степях стоят одинокие аилы или небольшие хотоны скотоводов, разделенные многими десятками миль. На самом горизонте маячащие, словно истуканы, синие горы, вечно голубое, без единого облачка высокое небо и желтое, как червонное золото, горячее солнце, живительной чистоты воздух, насыщенный ароматом трав, волнуют сердце монгола. Прекрасная обетованная земля!

По едва приметной дороге, кое-где заросшей невысокой травой, на гнедом мерине тихой рысью трусил хубилган. Его голова была повязана не первой свежести платком, концы которого болтались у левого плеча, тэрлэг[40] из коричневой далембы сильно выгорел на спине, а лицо всадника до черноты загорело и обветрилось. Путь хубилгана пролегал от Улан-Батора к монастырю Святого Лузана. Уже неделя, как он не слезал с коня.

Только на восьмой день пути на самом горизонте у подножия гряды невысоких холмов показались смутные очертания монастыря и разбросанных вокруг него аратских кочевий, знакомые с детства. Довчин остановил коня, всматриваясь в даль, и в сердце его разлилась теплая волна нежности, чего давненько с ним не случалось. С этой весны он объехал немало сомонов, где живописная природа радовала глаз, но не волновала кровь.

Последний год Довчин безвыездно жил возле улан-баторского Гандана, и первое время верховая езда его быстро утомляла. Но, привыкнув, он начал совершать многодневные поездки по аймакам и сомонам и часто, когда ночь заставала его в степи, а поблизости не оказывалось ни одного аила, где всегда можно заночевать и попить горячего чая с молоком, Довчин проводил ночь под открытым небом, даже не разводя огня.

Бывали случаи, когда хубилган уставал до изнеможения, не в силах держаться в седле, тогда он начинал убеждать себя, что впереди его ждет большая удача и счастье, ради чего есть смысл изнывать от жары и усталости, голодать, страдать от жажды, выбиваться из последних сил.

На пути хубилгану попался неглубокий колодец, из которого он напоил коня и омыл запылившееся лицо. Немного отдохнув, Довчин, однако, повернул коня не к монастырю, а к двум одиноко стоявшим юртам в часе пути от колодца. Люди, выросшие в степи, видят далеко. Хубилган не ошибся: ровно через час он уже ел вкусные пенки, таящие во рту, запивая их пахучим горячим чаем, и вел неторопливую беседу о том, о сем с гостеприимными хозяевами. В монастырь к хамбе Содову Довчин решил приехать попозже вечером, когда потухнут лампады и жирники в юртах, чтобы никто не увидел здесь редкого гостя.

Возле юрты хамба-ламы хубилган стреножил коня, снял привязанную к седлу переметную суму и потянул за дверную ручку. Дверь еще не была заперта и свободно открылась. Хамба Содов, сидевший перед жертвенником за вечерней молитвой, повернул голову, но не узнал перерожденца и снова отвернулся, продолжая молиться.

— Вы что-то стали слабы глазами, возлюбленный мой хамба. Услышав знакомый голос, Содов встрепенулся и кинулся навстречу.

— Да что же это такое делается! Наш дражайший хубилган собственной персоной! А я при свете свечи сначала вас не узнал… Какая желанная встреча! Что же мы стоим, проходите скорее, садитесь выше[41].

В юрте хамбы перерожденец чувствовал себя как дома, выпил вина, сытно поел и прежде, чем начать обстоятельный разговор с хамбой, предупредил его:

— Кроме вас и Балдана, никто не должен знать о моем приезде. Сейчас это для нас небезопасно. Понимаете? Через пару дней я уеду.

Настоятель и перерожденец были откровенны друг с другом. Они во всех подробностях обсудили худонские и улан-баторские новости, поговорили о внутреннем положении в стране, о возросшей бдительности революционных аратов и их непримиримости к врагам своей власти. Перерожденец доложил хамбе о поездке по худону, в результате которой ему удалось установить тесную связь с рядом монастырей и склонить на свою сторону тамошних настоятелей и лам.

— Как себя показал Балдан?

— Неплохо. Умный и решительный малый, ничего не скажешь. Молодость! Молодость, дорогой перерожденец! Японская разведка тоже им не нахвалится…

— Чем он вообще занимается? Что успел сделать для нашего дела?

— Совершенно неожиданно для меня он оказался прекрасным организатором сбора пожертвований на субурган. У этого малого всегда хорошее начало венчает хороший конец.

— Не стану же я посылать к вам, уважаемый настоятель, какого-нибудь никчемушу, — похвалился хубилган. — Ну а что еще он успел сделать?

— Что успел? Во-первых, он проверяет выполнение заданий и регулярно докладывает об этом резиденту японской разведки, а оттуда получает шифровки с новым руководством к действиям и доводит их до нашего сведения. Во-вторых, человек он образованный и легко сходится с людьми. В здешних местах среди аратов пользуется авторитетом и влиянием. Благодаря его усилиям и способностям подбирать людей в наш союз влилось еще несколько человек, среди которых мне особенно симпатичен наш бывший водовоз Гомпил. Вначале я не очень-то доверял японскому посланнику и старался любыми способами испытать его. Мало ли что бывает… Однажды я так испытал Балдана, что от его гнева сам еле опомнился. Потом как-нибудь расскажу вам об этом случае.