Будет гроза.
Вокруг солнца
Появилось второе солнце.
Краса.
Будет гроза.
Синева
Режет глаза.
Краса.
Будет гроза.
Воздух зноен, неподвижен.
Замерли деревья,
Птичьи голоса.
Краса.
Будет гроза.
На небесную кручу
Взбираются тучи,
Съедают солнце.
Темнеет.
Среди бела дня.
Краса.
Будет гроза.
Вздрогнул листик.
Ветерок проснулся.
Легкокрылый ветер.
Ветер встрепенулся.
Краса.
Будет гроза.
Задрожало дерево.
Затрепетала вода.
В вихре танца
Закружилась вода.
Краса.
Будет гроза.
Черные глаза
Черных туч
Сверкают.
Краса.
Будет гроза.
Раскаты грома,
Как чьи-то стоны,
Все ближе, ближе.
Слезами дождя
Плачет краса.
Приближается
Гроза…
Я стоял перед мамой, растерянный и жалкий. Она лежала на больничной койке. Тихо шептала, будто молилась:
Словно рыбу с солнечной водой,
Нас с тобой не смогут разлучить.
Словно птице с высью голубой,
Нам всегда с тобою вместе быть.
Я весною светлою рекой
Рыбой звонкой к сердцу приплыву.
Обернешься дерзкой синевой —
Я взлечу и в эту синеву.
В голосе — слезы. В глазах — боль. Глаза у нее большие и печальные. Но в них искрится еще надежда.
Я оледенел. Не шелохнусь. Боюсь сделать шаг. В дверях стоят. Они в белых халатах. Наблюдают за мной. Из-за них я не знаю, что делать. Не смею подойти к маме. Она растерянно смотрит на меня. Я то оглядываюсь на дверь, то слушаю ее. Она застонала. На мгновение закрыла глаза. Потом горящим взглядом потянулась ко мне.
Мне хочется подойти к маме. К моей маме. Но у дверей они. Смотрят, не спускают глаз. Халаты у них белые. И я — как ледяной. Ноги у меня отяжелели. Только глаза бегают как шальные. Не вижу ни матери, ни белых халатов…
О, почему не подошел я к ней, моей родной?! Почему не упал на грудь? Не поцеловал, не приласкал почему?! Может быть, я надеялся, что помогут духи?
Почему она сама не подозвала меня? Может, она еще верила, что мы увидимся, будем жить, смеяться, радоваться солнцу, как и раньше?
Она вставала с солнцем. Радовалась солнцу. Была моим солнцем! Хорошо, когда солнце!..
Она не позвала меня, не простилась.
Она заставила меня всю жизнь вздрагивать. Вспомню — вздрогну. Сердце съежится. Скорчишься, как от стыда, как от боли. Зачем она мне оставила вечную боль, вечные слезы, вечный стыд за мою холодность, за мою недогадливость?!
А может, она нарочно оставила во мне этот беспокойный дух? Оставила для того, чтобы я помнил, что и у меня была мама, которой я обязан жизнью. Сыновнего тепла от меня было мало. Человек должен быть щедрым. Он не должен стыдиться ласки. Не имеет он права бояться постороннего взгляда. Он должен быть самим собой, а не ледышкой. Сердечность и внимание, тепло и ласка — начало человека.
Может, она нарочно не простилась со мной, чтобы я всю жизнь чувствовал, что я в долгу перед людьми, как перед матерью?
Маму похоронили. Приехал отец, сходил на могилу. Потом мы с отцом и тетей Акулиной, которая когда-то нянчила меня, сели на катер и поплыли вниз по Оби, далеко-далеко от родной деревни. В новой, незнакомой деревне люди говорили на непонятном, на хантыйском языке. И многое было непонятно мне. Почему здесь за столом хлеб, сметана, мясо? Почему в мамином доме всего этого не было? Почему моя мама с утра до самой ночи со звеном рыбаков ловила рыбу, а новая жена отца — моя мачеха — сидит дома? Другие женщины-колхозницы, так же как и моя мама, ловят рыбу, охотятся, корчуют лес, сажают картошку. Я знаю, мой отец председатель колхоза. Но не знал я тогда, что мачеха моя болела. Досадно мне было в конце концов: почему у других ребят есть мамы, а у меня должна быть мачеха?
От этих дум я заболел. Заболел какой-то странной болезнью. Меня не бросало в жар, не трясла лихорадка — меня пронизывал холод. И я просто дрожал. Все время дрожал, как маленький щенок, выброшенный на колючий снег из темной теплой конуры.
Мама, казалось мне, здесь, где-то рядом. Она часто снилась мне. Я снова слышал ее родной голос…
Так было и в то утро.
«Пусть еще поспит, — говорила мама, точно баюкая. — Устал, наверно».
«С чего уставать? С пустой охоты? Скоро десять лет ему, а все ничего не приносит».
Этот другой — и тоже привычный — голос пытается возвратить меня из светлого сна в мое горькое утро.
«Какой же он еще охотник! Поймите, он ученик!» Эти слова баюкают меня. И снова передо мной выплывает полузабытое лицо моей мамы.
«Зачем ему тогда новое ружье купили? Дорогое ружье. А утки где?»
Утки летят в голубом моем сне. Летят со свистом. Черными стаями кружатся. Они смеются надо мной, что я не могу попасть в них. А на озеро надвигается сумрак ночи. И где-то зычно хохочет филин.
«Когда вырастет, принесет он вам не только уток…»
