Тайна сокровищ Заколдованного ущелья - [18]

Конечно, ноги мулов по колено вязли в щебне, конечно, ветви деревьев бились о барабаны и хлестали по медным тарелкам, конечно, веревки, впившиеся в картонные ящики, которые громоздились на спинах лошадей и мулов, перетирали картон, а сучья деревьев пробивали и царапали его, конечно, люстры, водруженные на лотки носильщиков, так трясло, что их подвески, колотившиеся друг о друга, отваливались или разбивались, конечно, лебединые шеи, хотя они были прочно укреплены на растяжках, все же стукались о цементные туловища, обдирая краску и лак, конечно, ножки кресел, несмотря на нейлоновые чехлы, защищавшие бархатную обивку, прорывали упаковку, вылезали наружу, словно ноги подростка из прошлогодних штанов: оголенные ножки мало-помалу теряли свое золотое лицо (хотя какое там лицо у ножек?). Но при всем том эти движущиеся горы товаров приближались к деревне, и их громовая поступь сотрясала окрестные холмы. Носильщики то пели песни, то призывали благословение Божье, а то и проклятия изрыгали. Один раз кто-то из них спросил: «Неужели этот обалдуй не мог найти такого барахла где-нибудь поближе?» Но ему ответили: «Сам обалдуй, коль не понимаешь, что Господь Бог тебе кусок хлеба послал!»

И вот передовая группа – мулы и носильщики – достигла деревни. Когда люстры и золоченая мебель, лебеди, барабаны и туба проплывали мимо полуразвалившихся деревенских дувалов, женщины, подгоняемые любопытством и удивлением, повыскакивали на крыши, а ребятишки, все, сколько их было, высыпали на улицу и вертелись в пыли, прямо под копытами животных. Стоило кому-нибудь из носильщиков слово сказать, как всякий истинный мусульманин призывал на него благословение Аллаха, а сверкание хрусталя, вид барабанов, золотое сияние тубы были исполнены такой притягательной силы, что, случись тут чужак, вовсе не принадлежащий к мусульманам и не умеющий воззвать к Аллаху, даже и он присоединился бы к общему хору. Но никто не знал, что это за добро, откуда оно прибыло и кому предназначено.

Среди прочих зевак были жена и сын крестьянина, был и его шурин. Недобро прищурив глаза, он со злобой взирал на длинную вереницу животных и грузов и качал головой. Жена же высунулась из-за дувала на шум многоголосых благословений и ржание мулов, потом с криком «Али-Али!» подхватила на руки ребенка, распахнула дверь и тут увидела, что нескончаемая вереница каравана остановилась возле их старого дома и носильщики начали сгружать поклажу.

Женщина ютилась теперь в доме брата – с того самого дня, когда ее муж убил вола, а все односельчане набросились на него, поколотили и объявили безумным.

Муж ее сначала продолжал жить на своем дворе один, потом стал надолго отлучаться куда-то, и люди поговаривали, что он шатается в поисках работы. Тогда жена вместе с братом вынесла последние остатки их нищенской утвари, и дом совершенно опустел. Мужчина появлялся все реже и реже. Иногда односельчане видели издалека, как он ходит-бродит по своему заброшенному участку земли, и говорили: ума лишился, а теперь, верно, слезы льет по былому, по разбитой своей судьбе да по волу своему… Ну а потом он долгое время не показывался, и все о нем думать забыли, не то что интересоваться, куда он подевался, что с ним стряслось, что случилось. Для всех он превратился в рехнувшегося недоумка, который по собственной глупости причинил себе зло и тем самым заслужил участь презренного изгоя. И вот теперь перед его домом остановился огромный караван и у дверей выстроилась шеренга чудесных невиданных предметов… Женщина вытащила сына вперед – посмотреть, но, когда она поставила ребенка на землю и тот сделал шаг-другой к барабанам, он оступился, не удержался на крутой обочине и, перевернувшись несколько раз через голову, покатился прямо на цементного лебедя. Мать рванулась поддержать дитя, тоже поскользнулась, да так, что чуть было не придавила малыша, наконец догнала его, протянула руку и тут – трах! – треснулась головой о раскинутые цементные крылья. Громкий крик боли заглушил хныканье ребенка, и тот перешел на визг. Испускаемые ими обоими вопли и стоны напугали брата женщины, он бросился к ним, но, когда подбежал и понял, в чем дело, плюнул и пнул лебедя ногой. Лебедь припал на крыло, зубчатый край крыла сломался и отвалился. Но паренек, ответственный за доставку вещей, не видел этого, поскольку был поглощен распаковкой грузов – со всей осторожностью, дабы ничего не поцарапать. Незаметно начался дождь.

32

Тем временем одна телега завязла в дорожной грязи, а когда возничий вытянул лошадь кнутом, чтобы поднатужилась, она и поднатужилась, да так, что стоявший в телеге павлин золотого цвета с длинной, как у жирафа, шеей потерял равновесие и вверх ногами вылетел на дорогу. Во время падения он сбил колесо, оглобля, не выдержав усилившегося давления, лопнула и сломанным концом ударила по лошади, а один из ангелов, возлежавший лицом вниз на соломе, постеленной в телеге, перекатился на бок и выскользнул наружу, всей тяжестью навалившись на оставшееся колесо, которое еще глубже ушло в глину; телега накренилась так сильно, что колеса на противоположной стороне совсем оторвались от земли, оказались в воздухе, ангел же заскользил дальше, пока не рухнул прямо на вывалившегося раньше павлина и не вмял его в грязь, а сам не раскололся на две части – нижняя половина, где полагалось быть гениталиям и где у ангела не видно было и следа оных, откатилась вперед, к козлам и сломанной оглобле, верхняя, с отбитым носом, шлепнулась на грудь возле колючего кустарника и уткнулась лицом в сырую землю, будто вслушиваясь в подземные голоса. Дождь усилился. Возчик же при виде отлетевшего колеса, оглобли, телеги, останков ангела понял со всей очевидностью, что у него один лишь выход – как следует проучить кнутом лошадь.