Тайна «Сиракузского кодекса» - [9]

— Мы уже закончили сражение? — пробормотала она, не открывая глаз.

Вот так вопрос! Что, если я отвечу «да»? Она оденется, выйдет на дорожку и уйдет навсегда? А может, оно и к лучшему? Одно дело — провести несколько часов под автомобильным пледом с чужой женой. А как насчет продолжения?.. Дай два звонка и повесь трубку, анонимные номера в гостиницах, не звони мне, я сама тебе позвоню, когда ты будешь нужен… то есть когда у меня будет возможность — короче, душная таинственность адюльтера? Неужели мы докатились бы до такого? Того, что мы успели дать друг другу, хватило бы на полгода, а то и на год донжуанства, по что-то более серьезное вскоре станет невозможным. Прежде всего, мне окажется не по карману уже третий, а то и второй ужин из тех, к каким она привыкла, — не говоря уж об оплате счетов за электричество для этого фонаря. И поначалу она скажет «пустяки» и захочет расплатиться по счету с кредитной карточки мужа. А я откажусь наотрез, потому что не могу одновременно наставлять человеку рога и заставлять его за это платить. И я выложу все, что у меня найдется в кошельке, и этого чуть-чуть не хватит на счет, не говоря о чаевых, и мне придется все-таки позволить ей воспользоваться кредиткой. Я буду неуклюже настаивать, чтобы она взяла хотя бы те наличные, какие у меня есть, и она небрежно, вовсе не желая проявлять презрение или обижать, смахнет их в свою сумочку, не считая. А потом, когда мы заглянем в какой-нибудь бар, чтобы пропустить «ночной колпачок», расплачиваться за выпивку придется ей. Это самого толстокожего заставит спуститься с небес на землю. Только для большинства мужчин такая жизнь через пару месяцев становится смесью стыда и желания, нищеты и натянутого понимания, гордости и прелюбодеяния, и жажды, и жалких оправданий, мол, в мобильном батарея села или пикап не в порядке…

Поэтому я сказал:

— Мы оба победили.

И добавил:

— Ты хотела бы закончить войну?

Не открывая глаз, она улыбнулась и прижалась ко мне еще тесней.

— Мне нравится с тобой сражаться. Как там тебя зовут.

Едва я открыл рот, чтобы ответить, она добавила:

— А как насчет номера телефона? У тебя здесь есть телефон? В комплект к одеялу, я хочу сказать.

— Будь у меня здесь телефон, мне бы пришлось от него избавиться, чтобы не слышать, как он вечно не звонит.

— Ах, мистер Одинокое Сердце! — Она открыла глаза. — Тебя женщины так и достают!

— Это надо понимать как комплимент? Или объяснение, почему женщины, достающие меня, не звонят на мой несуществующий встроенный мобильный… автомобильный, так сказать.

Она покачала головой.

— Тебе нужны девушки.

Я удержался от напрашивающегося заявления, что она ничего обо мне не знает.

— Ясное дело, — равнодушно сказал я, — они мне звонят из Общества Кусто, из «Гринпис», из клуба «Сьерра», из штаб-квартиры Демократической партии… Они умирают от желания со мной поговорить, и эта привилегия обходится мне всего в тридцать-сорок долларов в год.

Она внимательно смотрела на меня. Я отвел взгляд.

— Как трогательно, — сказала она.

Я пожал плечами.

— Так вот, я с ними разговариваю. Все они — славные девушки. И женщины тоже. Истинные сторонницы либеральных ценностей. Я мог бы добавить, что все они звонят издалека, из Вашингтона, округ Колумбия, так что мне не просочиться по телефонному проводу, чтобы изнасиловать их.

— Они не знают, чего тебе не хватает.

— Это садизм? Или мазохизм?

— Что ты с ними обсуждаешь?

— Проблемы окружающей среды, садизма, финансового обеспечения разведывательных работ в поисках нефтяных источников у парка «Золотые Ворота». Тема ничего не значит. Вся штука в том, чтобы превратить любую фразу в сексуальную метафору.

— В тебе совсем нет серьезности.

— Иногда бывает. Но ты права. Они разрываются между Сциллой долга и Харибдой любопытства. Они прокладывают курс в тумане ошибочных номеров, автоответчиков, зануд, бросающих трубку, — и черпают отвагу в анонимности.

— Ты мне все это говоришь, чтобы я сочла тебя мерзавцем.

— Нет, я говорю это, чтобы показать тебе, до какого отчаяния я дошел.

— Ах, бедный малютка, — проворковала она и поцеловала меня в лоб.

— Ты думаешь, нормальный, приспособленный, высокоморальный тип, который просто бросает трубку, слыша голос благонамеренной девушки-волонтера, ведущей опрос, не попытался бы соблазнить такую, если бы мог так же легко дотянуться до нее, как я до тебя?

— Хороший вопрос, — задумчиво протянула она. — Но ты забыл проблему гетеросексуалов.

Я удовлетворенно хмыкнул.

— Сейчас в самый раз бы включиться радио с песенкой «Чтоб нам пропасть». Но кто говорил о гетеросексуалах?

Она фыркнула:

— Никто.

Я задумчиво произнес:

— О-тис.

Она вдруг отстранилась, чтобы лучше видеть мое лицо.

— Что ты сказал?

— Пардон?

— Почему ты так сказал?

Она смотрела совершенно серьезно.

— Это по-гречески, — просто объяснил я. — Означает: «никто».

— Это мне известно, — резко отозвалась она.

Я нахмурился, не понимая, что происходит.

— Право? Смею ли я предположить, что ты читала Гомера? Или Эзру Паунда?

Теперь нахмурилась она в растерянности.

— Гомер? Не читала. Это ты из него узнал?

— Угу. То есть нет, я это вычитал у Паунда в «Кантос», но цитировал он Гомера, которого я, понятно, читал в переводе. Но ты… В смысле, я не хочу никого обижать, но…