Тайна серебряной вазы - [62]

Сыщики молчали. Доктор почувствовал, как волосы у него на голове становятся дыбом.

– Значит, они, то есть он, то есть этот Пановский думает, что я дал умышленно ложное заключение о смерти ребенка? – спросил наконец Коровкин.

– Если смотреть правде в глаза, получается так. – Фрейберг помрачнел. – За вами следят?

– И днем и ночью, я проверял, – забормотал Клим Кириллович, схватившись за голову обеими руками. – Но я не давал ложного заключения!

– Я верю, верю вам, – поспешил успокоить его Вирхов.

– Пановский думает, что вы в сговоре с камердинером и его сообщниками, – пояснил Климу Кирилловичу Фрейберг.

– Я должен успокоиться и все хорошенько согласовать. – Доктор снова уселся на стул. – Они проводили обыск у меня в доме. Я понял, они искали не ребенка, а какую-то вещь, спрятанную в его пеленках, или документ. Так Пановский говорил и при допросе, вы присутствовали на нем, Карл Иваныч. Они установили слежку не только за мной, а и за квартирой профессора Муромцева. Но профессор точно никакого отношения к младенцу и князю не имеет! Он известный химик, друг великого Менделеева.

– Ничего не значит, – перебил Фрейберг, – я имею в виду дружбу с Менделеевым. И потом – вы уверены, что никто из профессорской семьи хотя бы случайно не оказался вовлечен в дела, связанные с Ордынскими?

– Уверен. – Доктор опустил глаза, сам не понимая, почему он скрывает от короля петербургских сыщиков историю с иконой и попугаем, утаивает поход Муры в особняк.

– Допустим, – металлические нотки в голосе Фрейберга зазвучали отчетливее, – все обстоит так, как вы утверждаете. Какой вывод можно сделать?

– Какой? – повторил недоуменно доктор.

– Очень простой, – вздохнул Фрейберг, – им нужен и ребенок, и документ. И, скорее всего, икона, которую похитили из особняка князя.

– Откуда вы знаете об иконе? – спросил доктор.

– Из газет, – пояснил Вирхов. – Неужели вы, дорогой Клим Кириллович, не читали?

– Нет, – как можно убедительней ответил Клим Кириллович, – а что за икона? Дорогая?

– Мой доктор Ватсон выяснил только одно, – король петербургских сыщиков отвечал с видимым удовольствием, – это был образ Богоматери с младенцем. Средних размеров. Может быть, в нем находился тайник. А может быть, и что-то другое... Младенец, документ и икона. Я перебираю разные варианты – и в каждом вижу отсутствие каких-то логических звеньев. Что-то должно еще попасть в поле моего зрения, чтобы, наконец, решение нашлось.

– Но, наверное, тем же самым занимается сейчас и Пановский, – воскликнул доктор. – А вдруг он вас опередит? – Его задача практически невыполнима. Я составляю смысловые комбинации – интеллектуальное занятие свободного раскрепощенного ума. А он ищет конкретную материю и, насколько мне известно, не может найти ни ребенка, ни документа, ни иконы. У него, судя по всему, опытный, мудрый и изощренный противник – Пановский потерпит поражение. Его обманут, увидите. Несмотря на все его чрезвычайные полномочия. А может быть, и благодаря им.

– Что же делать мне? – спросил в отчаянии доктор. – Я морально убит. Как я мог не отличить мертвого младенца от живого? Зачем я столько лет учился и здесь и за границей?

– Не убивайтесь, доктор, – сочувственно улыбнулся Фрейберг. – Ничего катастрофического не произошло. Теперь вы знаете, младенец не был погребен живым.

– Но как, как он мог оказаться живым, если у него не было ни дыхания, ни сердцебиения! – выкрикнул доктор.

– Дорогой доктор, – король петербургских сыщиков не драматизировал ситуацию, – я за свою практику видел много необычного. Вы меня извините, если я немного коснусь вашей профессиональной сферы? Думаю, вы слишком всерьез относитесь к достижениям европейской медицины, к ее методам и приемам. Вам следовало бы поинтересоваться и другими секретами целительства. Восточными, например. Или древними отечественными. В России есть еще люди, которые исцеляют без помощи ваших пилюль и микстур. Я, например, где-то читал, что в северных краях веками хранится секрет, как вернуть к жизни замерзшего человека. Кто знает, может быть, и здесь мы имеем дело с чем-нибудь подобным? А летаргический сон! Тоже необъяснимый феномен!

– Только не говорите мне, что смерть – это глубокий обморок, – с досадой махнул рукой Клим Кириллович.

– Нет, не буду этого сказать, – рассмеялся Карл Фрейберг, – я только напоминаю вам, а главное самому себе, что человеческий организм изучен еще в самой малой степени. Он и остается тайной тайн. И жизнь – тайна. И смерть – тайна.

– Вот из-за всех этих тайн я и должен теперь сидеть безвылазно дома, – вздохнул доктор. – И когда только все это кончится?

– Когда вы увидите, что возле вашего дома больше не крутятся филеры, – ответил Карл Иванович Вирхов.

Глава 19

Есть люди, которые сызмальства сознают себя избранными, исключительными, необыкновенными. Кто-то – в силу родовых традиций, продуманного воспитания в семье, имеющей славное и даже легендарное прошлое, кто-то – в силу развитого чувствительного воображения, заставляющего примерять к себе судьбы великих исторических личностей, а кто-то – и вовсе в силу необъяснимой, ни на чем не основанной, врожденной, уверенности в своем особом предназначении. Доктор Коровкин не относил себя ни к одной из этих категорий. Более того, он всячески избегал всего, что могло бы вывести его на дорогу исключительности, что могло бы направить его спокойный и полезный, как он надеялся, жизненный путь – к трагедиям, катаклизмам, геройству и прочим романтическим уделам. Доктор Коровкин считал, что безумцев в мире вполне хватает и без него. Он с брезгливым, но прикрытым спокойной иронией, равнодушием относился к фанатизму – и политическому, и религиозному, и оккультному, и художественному. Он не желал миллиона, чтобы осчастливить человечество. Он был сторонником жестких правительственных мер по отношению к революционерам всех мастей. Ему казалась не вполне дальновидной апология вседозволенности, с некоторых пор пропагандируемая творческими умами – писателями, художниками, артистами, но более всего журналистами, – и нравственная неразборчивость, неумеренное любопытство к темным и низменным сторонам жизни человека. Он твердо знал, если чего России не хватает, так это нормальных уравновешенных людей. А носителей разнообразных психозов – и так пруд пруди.