Тайна серебряной вазы - [54]

– Как бы я хотела увидеть Дмитрия Ивановича, – воскликнула Мура, внимательно слушавшая разговор старших, пока Брунгильда с Ольгой говорили вполголоса о своих театральных впечатлениях. – Выйдет ли он к нам?

– Да вот Дмитрий Иванович, похоже, идет. – В наступившей на минуту тишине ясно слышались звуки приближающихся веселых мужских голосов. – Не бойтесь, – улыбнулась Анна Ивановна Муре, – он не страшный.

В дверях показался Николай Николаевич Муромцев, а чуть позади Дмитрий Иванович, придерживаемый под локоть длиннолицым брюнетом лет тридцати. Худощавый, глаза навыкате, движения замедленные, верно, это и есть Сапожников – «валерьяновые капли» – догадались Муромцевы. Брунгильда машинально выпрямила и без того натянутую, как струна, спину, изящно повела точеным подбородком в сторону «валерьяновых капель».

Внимание Муры было обращено только на Дмитрия Ивановича – большой, рослый, плечи чуть приподняты, в правой руке он нес стеклянную шкатулку с папиросными принадлежностями, левой жестикулировал, продолжая начатый ранее разговор. Крупное лепное лицо, обрамленное пышными каштановыми с проседью волосами, длинная седая борода, мощные надбровные дуги при отсутствии бровей... Саваоф, или Зевс, определила для себя Мура.

Одет был Дмитрий Иванович в широкую суконную куртку темно-серого цвета. Он остановился, обвел глазами присутствующих и направился к Елизавете Викентьевне.

– Дорогая Елизавета Викентьевна, всегда рад вас видеть, вы все так же прекрасно выглядите. Вы меня простите, я не мастер на комплименты. Ваши дочери, Николай Николаевич? – Он подошел к барышням, потрепал их по плечу, легонько и с опаской. – Выросли! Невесты! Хороши, очень хороши!

Мура смотрела снизу вверх на великого ученого, поражаясь темной синеве его молодых глаз. Дмитрий Иванович резко повернулся и прошел к столу, сел, взял чашку чая, приготовленного по специальному для него рецепту самой Анной Ивановной, отхлебнул и сказал:

– Надеюсь, девушки не занимаются науками. Хорошо, если так, уберегите их, Николай Николаевич, от наук. Стоит только женщине заняться наукой, как она ничем остальным не

Интересуется.

– Дмитрий Иванович, – перебила его

Озаровская лукаво, – я, например, интересуюсь театром.

– Вы не в счет, – отрезал Менделеев, – а вот на ваш пример два других. Химик Волкова имела редкий талант, а превратилась в аскета, заболела психически. Или вот Лермонтова – тоже аскет. Женщина должна заниматься искусством, она для этого создана. – А как же Софья Ковалевская и Мария Складовская? – подзадорила Дмитрия Ивановича Елизавета Викентьевна.

– Из Софьи Ковалевской тоже толку не было в жизненном смысле, – упорствовал Менделеев, – а о Складовской мне не напоминайте. Что она придумала? Элементы испускают какие-то лучи, свечение? Такое мифическое свечение отдает духами, призраками...

Дмитрий Иванович насупился, длинные его выразительные пальцы задвигались, он взял было печенье, но тут же отложил его. И утвердительно сказал:

– Дамы меня простят, если я закурю папироску.

Никто не возражал, зная, что возражать Менделееву опасно, – разволнуется, может закричать, профессор Муромцев еще в экипаже разъяснил дочерям, что перебивать речи Менделеева вопросами не рекомендуется.

– Пожара не устрою, пока бодрствую, – продолжил тут же ученый, вынув из стеклянной шкатулки листок бумаги и скручивая папиросу. – А вот если засну, все на свете могу проспать. Был такой случай, ехал за границу. В купе со мной разместился англичанин. В вагоне случился пожар. Поезд остановился, началась беготня и суета, крики и тушение. Я проснулся, когда все было кончено, спрашиваю у англичанина: «Почему же вы меня не разбудили?» И знаете, что он мне отвечает? «Да еще рано было, до нашего купе пожар не добрался».

Шутливый тон хозяина дома прибавил Муре решимости.

– Дмитрий Иванович, – расхрабрилась она, – а правда ли, что вы думаете о полете в мировое пространство?

– Нет, милая Маша, лететь я уж стар, мне и аэростата хватит. А вот вы или ваши дети, наверное, полетят – Константин Эдуардович, наш калужский затворник, сообщил мне в письме, что вот-вот будет готов проект ракеты. Только найдется ли еще один граф Олсуфьев, чтобы деньги дать на это? У нас, знаете как, на самое необходимое денег нет. Он затянулся папиросой и выпустил вверх огромный клуб дыма, взял со стола графинчик и плеснул себе в чай красного вина. – Я читала вашу книжку о спиритизме, – робко сказала Мура. – Мне кажется, что у спиритизма есть простые причины, и вы так пишете. – Слышу достойные речения достойной дочери достойного профессора, – одобрительно закивал могучей головой Менделеев. – Чудеса разные бывают. Несколько лет назад один американский химик создал синдикат «Аргентариум» и быстро начал писать в газетax, рассчитанных на дураков, что из серебряных мексиканских долларов может получать золотые слитки. Мошенник, а величает себя химиком, – Менделеев положил на блюдце погасшую папиросу, – его купили владельцы серебряных рудников, чтобы товар свой ловчее сбывать. Вот и все чудо алхимическое.

– Дмитрий Иванович, – Мура спешила, чувствуя, что хозяин вот-вот уйдет вновь в свой кабинет, – вы великий ученый, скажите, пожалуйста, а есть ли что-то, в чем вы ошибались, или что-то – в науке или в жизни, – что разгадать невозможно?