Тайна семейного архива - [29]

– Тише, – неожиданно усталым и властным голосом сказала Сандра, и Кристель на секунду показалось, что девушка бесконечно старше и мудрее ее. – Не хватало только, чтобы к нам полезло с расспросами это быдло.

– Кто?

– Эти… Untermenschen…[24]

– Не может быть… – прошептала Кристель. – Ты не можешь так говорить о своих!

– Могу, – еще более устало ответила девушка. – А завидую я тебе потому, что есть у меня и расстрелянный, да только своими, дедушка-белогвардеец, и отец моего бой-френда, оголтелый коммунист, творивший такое… Только мне-то некуда и не к кому пойти покаяться, и покаяния моего никто не примет. Поэтому сидим мы здесь в дерьме и будем сидеть. Все, хватит. – Сандра тряхнула волосами, и на Кристель глянуло совсем другое лицо, милое и приветливое. – Ты выходишь замуж?

– Да, перед Рождеством. Карлхайнц сам подарил мне на день рождения этот тур, чтобы… чтобы я разобралась в себе, – дипломатично закончила Кристель.

– Странный подарок. Россия не лучшее место для этого, так что будь осторожней. Впрочем, за три дня ничего не случится. – И Сандра перевела разговор на свою недавнюю поездку в Баден-Баден, снова поражая Кристель сердечностью, с которой говорила о ее родном крае, и блестящим знанием южно-германской культуры.

После изматывающей поездки, в конце которой у Кристель от спертого воздуха разболелась голова, они часа два сидели в зале ожидания убогого провинциального вокзала, а потом еще столько же тряслись на другом поезде. Но и это был не конец. Наступило полубессмысленное ожидание на другом вокзале, под дождем и безо всякой уверенности в появлении хотя бы какого-нибудь транспорта. Кристель словно впала в прострацию: она уже давно перестала замечать хлюпающую в полусапожках и просочившуюся за шиворот воду, обращать внимание на пробиравшийся до самого тела холод, на покрывшиеся пленкой грязи руки. Решив, что такие мучения вполне естественны для ее миссии, она сочла их за хорошее предзнаменование и переносила с твердостью.

Наконец, полуживой, едва не распадавшийся на ходу автобус, через запотевшие стекла которого ничего не было видно, остановился, и Сандра, сунув шоферу деньги, выпрыгнула прямо в лужу, потянув за собой Кристель. Полусапожки и брюки оказались до колен в ржавой тягучей земле.

– Еще пару километров пешком, и мы на месте! – браво сообщила Сандра и пошла куда-то в сторону размашистым, почти мужским шагом.

С небес, начинавших менять призрачную пепельность на цвет мокрого асфальта, сеял равнодушный мелкий дождь. Кристель, понимая всю неизбежность своего положения и то, что больше ничего подобного она никогда не увидит, мужественно смотрела по сторонам. Сначала тянулись ветхие, заваливавшиеся набок строения, словно нарисованные неуверенной рукой ребенка, впервые взявшего грифельный карандаш, потом пошли бескрайние пространства с одинокими, плачущими под ветром деревьями. Стояла абсолютная, неправдоподобная тишина, нарушаемая лишь хлюпаньем сапог по раскисшей рыжей глине. Впереди неприступной стеной чернел лес, в который, вероятно, им скоро предстояло войти. Кристель стало страшно, и с губ ее невольно сорвалось:

– Но здесь невозможно жить!

– Зато умирать очень хорошо, – совершенно добродушно ответила Сандра, в походке которой не чувствовалось ни капли усталости. – Шучу. Твоя цель – сразу за лесом. Только… в лесу надо будет говорить громче, а лучше попеть.

– Зачем? – теряя уже не только последние силы, но и голову, выдохнула Кристель.

– С другим бы человеком промолчала, но тебе скажу, – усмехнулась Сандра. – Ноябрь. Начинаются холода и, соответственно, голод. Волки могут подходить к жилью. Они пока не опасны, но, я думаю, тебе будет не очень-то приятно увидеть серую собачку с зелеными глазами.

Кристель что есть силы прикусила губы. Если бы Карлхайнц знал, куда он ее отправил! И вдруг ее охватило какое-то дикое, первобытное веселье, какого она никогда даже не могла подозревать в себе.

– Идем же быстрее! – воскликнула она, и две женские фигуры ступили под сплетенные черные сучья, а через секунду в мокром русском лесу раздалось чарующее своей прозрачной нежностью и верой:

Leise rieselt der Schnee,

Still und starr liegt der See…[25]

* * *

Утром Маньку разбудило не солнце – даже лучик не мог проникнуть через плотные шторы светомаскировки – разбудил страх. Может быть, красивая комната и удобная одежда – только обман, сегодня ее заставят таскать камни из какого-нибудь карьера, а потом пристрелят как собаку? Такого за месяцы оккупации девочка уже насмотрелась вполне. Она вскочила, как можно быстрее и аккуратнее заправила кровать, причесалась, от волнения плохо видя себя в зеркале, и застыла, сжимая к кулачке подол платья. На лице появившейся фрау Маргерит оказалась довольная улыбка. Оглядев комнату и похлопав девочку по плечу, она повела ее снова куда-то вниз. Спускаясь за хозяйкой, не отрывая глаз от ее полных сливочных плеч и тонких, золотых и каких-то беззащитных волос на затылке, Манька вдруг поняла, что ничего плохого ей здесь не сделают. А уж она… недаром в деревне всякий не упускал случая сказать ее отцу, какая у него бойкая да смышленая дочка!