Тайна Розенкрейцеров - [11]

– Мне все ясно. – Он слегка покривил свои тонкие губы. – Добрый пастырь и заблудшая овца – это для романтиков. Солдаты ордена Иисуса в первую голову должны быть прагматиками. Вы используете этого человека, чтобы слепые прозрели и увидел свет истинного учения, а глухие услышали слово божье. Не так ли?

– Так, – растерянно ответил ксендз. – Но как вы?..

– Вы познакомите меня с этим человеком… завтра, – не стал вдаваться в объяснения высокопоставленный иезуит. – Но так, чтобы нашу встречу не видели и никто о ней не знал.

– Как прикажете, – поклонился Рудзевич.

– Брат, я не приказываю, я прошу…

Голос высокопоставленного иезуита стал мягче плавленого воска.

– И не для себя лично, а во благо святой церкви и ордена.

– Слушаю и повинуюсь…

Ксендз снова поцеловал руку своего босса – на этот раз с подчеркнутым благоговением.

Генерал ордена иезуитов скороговоркой прочитал коротенькую молитву, начинающуюся словами «Pater noster…[9]», начертал над головой Рудзевича крест и закончил: – Амен…

Ксендзу пришлось ночевать на широкой скамейке, застеленной всего лишь тонким одеялом, подложив под голову фуфайку.

В отличие от генерала, который спал на его мягкой и удобной кровати, как убитый, Рудзевич всю ночь проворочался с боку на бок. Он так и не избавился от страха перед незваным гостем. А еще ксендз терялся в догадках: как мог генерал пройти незамеченным мимо Шарика, который обладал отменными сторожевыми качествами, и как сумел открыть замкнутую дверь? В том, что молельню он запер, Рудзевич уже не сомневался. Многие вещи человек делает автоматически, словно это заложено в его программу на генетическом уровне. Что касается Рудзевича, то он всегда отличался пунктуальностью и никогда ничего не забывал.

Глава 3. СТАХ

Стах Коповский недовольно посмотрел на мать и втихомолку выругался «На бога!..» Нет, эти старики просто невыносимы! Каждый день мать долдонит о том, что он позорит их древний шляхетный род, связавшись с босотой, что негоже каждый вечер возвращаться домой пьяным в дым, что вредно наедаться на ночь до отвала, и что ему давно уже пора жениться… С ума можно сойти!

Шляхетный род! Когда это было… Да и было ли вообще?

Старые, выцветшие от времени, фотографии всегда казались Стаху окнами в Зазеркалье, которые с годами начали затягиваться, все уменьшаясь и уменьшаясь в размерах. Паненки в юбках с кринолином, шляхтичи с лихо закрученными усами и саблями, скорее всего, бутафорскими, рысаки, запряженные в санки, в которых сидят важные паны… Давно умершее время, память, запечатленная на картоне, шляхетный гонор, густо присыпанный нафталином.

Годы, прожитые Коповскими в царской России, а затем Советском Союзе, многое изменили в мировоззрении членов семьи, сильно проредили их численность, и разбросали от Карпат до Владивостока. Но почему-то не повезло младшей ветви Коповских, к которой принадлежал Стах, – их семейку угораздило поселиться в самой, что ни есть, тьмутаракани. И этого Стах не мог простить ни отцу, который пропал, как в воду канул, в девяностом, не дождавшись полного расцвета демократии, ни матери, не разрешившей ему в свое время уехать в Москву, куда его приглашали друзья-спортсмены, впоследствии создавшие «бригаду». Теперь они живут и не тужат (те, что остались в живых), а он перебивается случайными заработками и подачками от ксендза Рудзевича.

Мутный человек этот ксендз…

В отличии от матери, которая души не чаяла в Рудзевиче, сыну было известно гораздо больше о деяниях святого отца. У ксендза было даже не два лица, а три или четыре. В общем, Рудзевич был неплохим человеком: где добрым словом, где молитвами, а где и напоминанием о геенне огненной, он вылечил многих мужиков от пьянства, заставил их работать и кормить свои семьи, помогал больным и бедным. Но с другой стороны его методы умножения числа прихожан не выдерживали никакой критики. И Стаху они были хорошо известны, потому что Рудзевич использовал молодого человека как кнут; сам ксендз выступал в роли пряника.

В принципе, такое разделение обязанностей Стаху нравилось. В особенности тот момент, когда святой отец отпускал ему грехи и выдавал очередную премию зелеными американскими пенёндзами…

Стах, не отрываясь, выпил жбан холодного квасу и пошел к умывальнику, чтобы подставить голову под холодные струи – на похмелье она всегда гудела, как церковный колокол. Проходя мимо окна, он выглянул на улицу… и на этот раз упомянул не Бога, а черта:

– Только нечистого вспомни, а он уже на пороге.

Во двор как раз заходил Рудзевич, и Коповскому с его чугунной головой вовсе не улыбалась перспектива битый час выслушивать поучения и наставления святого отца, касающиеся антиалкогольной пропаганды. Хорошо хоть мать вышла в огород полоть траву.

Как обычно, ксендз начал во здравие, а кончил за упокой:

– … Ничто, сын мой, так быстро не превращает человека в скотину, как наркотики и спиртное, ибо…

Стах болезненно поморщился и непочтительно перебил своего наставника:

– Святой отец, прошу вас отчитать меня, как следует, на исповеди и желательно вечером. Я так думаю, у вас есть ко мне какое-то дело, поэтому давайте по существу.