Тайна пропавшего ученика - [70]

Встав неподалёку от Даниэля, она терпеливо ждала, не привлекая к себе внимания, однако через две-три минуты Даниэль сказал почтальону:

– Простите, я отвлекусь ненадолго, а то здесь кое-кто умрёт от беспокойства, если я не уделю ему время.

Флинн сочла это высказывание довольно неуместным. Ей требовалось не внимание, а письмо. Но Даниэль даже не удосужился выудить конверт из пачки.

– Прости, Флинн, но я принципиально раздаю почту после обеда. Ты же понимаешь, что иначе павлины нападали бы на меня целыми стаями.

Перед глазами Флинн тут же возникла картинка, как стая волков набрасывается на косулю.

– Ой, – сказала она, – конечно понимаю. Извините, что побеспокоила.

Она попыталась скрыть разочарование. Даниэль обращался с ней как с павлином – почему же это вдруг так её расстроило? Разве не этого ей хотелось?

– Эй, Флинн!

Обернувшись, Флинн заметила Фёдора, помогающего Гансу и Рольфу, тем мужчинам в костюмах, разгружать всё то, что понадобится в экспрессе на следующей неделе: горы яблок, груш и орехов, канистры с оливковым маслом и мерцающей питьевой водой, мешки сахара, соли и муки, а ещё ящики, полные бумаги и чернил, и коробки с мылом и стиральным порошком.

Когда Фёдор увидел растерянное лицо Флинн, губы его сложились в преувеличенно весёлое «не беспокойся!».

И Флинн внезапно осознала, что дуэль в этот вечер будет ужасной.

Поднявшись в вагон, она наблюдала за Фёдором в окно. Беззаботный смех павлинов на перроне отдалился, казалось, на много световых лет.

В двух спальных вагонах, где находились купе мальчишек, никого не было. За окнами кипела жизнь, а над поездом повисла гнетущая тишина. Без стука колёс и покачивания пола под ногами поезд словно погрузился в глубокий сон.

Флинн пошла по коридору догонять Пегс и Касима – и вдруг в тишине услышала голос. Он звучал так чётко, будто кто-то стоял прямо рядом с ней.

– Йетти, не ходи!

Она в ужасе обернулась. Двери во всех купе были закрыты. В недавно вымытые окна падали лучи ленивого полдневного солнца, освещая панели красного дерева и золотые эмблемы на дверях.

– Йетти, ну пожалуйста!

Флинн снова повернулась на сто восемьдесят градусов. Она почти не дышала. Там никого не было.

– Доверься мне. – Это сказал другой голос, спокойный, мягкий.

«Это Йетти, – пронеслось в голове у Флинн, – кем бы эта Йетти ни была». Развернувшись, она посмотрела на снимки выпускников экспресса. Напротив неё прямо на уровне глаз висела фотография Джека Лондона.

– Это вы? – прошептала она.

Ответа не последовало. Лишь буквы под фотографиями Альберта Эйнштейна и Николы Теслы[16] с тихим потрескиванием поменялись на «личное достижение» и «упорство».

– С ума можно сойти! – тихо выдохнула Флинн и повернулась к дверям купе. По спине пополз холодный, парализующий страх. Расправив плечи, она пошла дальше, будто ничего не слышала. Через два шага раздался крик – громкий и чёткий, прямо у неё в голове.

Скорчившись, она зажала уши руками. Но от этого крик стал ещё громче, словно оказался там взаперти и всё звучал, звучал. Затем он резко прервался.

Флинн стояла, наклонившись вперёд, словно её сейчас вырвет, и часто, прерывисто дышала. Её охватила паника. Казалось, все ночные страхи и опасности, притаившиеся по углам, сейчас выползли наружу.

Впереди открылась вагонная дверь, и вошли Пегс с Касимом.

– Где ты застряла? – Касим запнулся, увидев её с побледневшим лицом прислонившейся к окну. – Флинн, что случилось?

Осторожно, будто крики призраками зависли в воздухе, Флинн выпрямилась.

– Не знаю. – Она провела руками по ушам, словно произошло нечто невообразимое. Что-то, от чего время остановилось, а душа Флинн повзрослела.

Из тишины прорезался ещё один голос. Давно знакомый, хрипловатый и тёплый. Флинн узнала бы его повсюду. И спустя два года он звучал как шорох ветра в колосьях и как гудение разрезающего воздух бумеранга Флинн: голос Йонте:

– Я не позволю с собой так поступать!

Он говорил лихорадочно и беспокойно. Обри и Весна сказали правду: он боялся.

– Я проверю, хорошо?

Глаза Флинн округлились. Йонте говорил так близко, словно стоило только руку протянуть – и дотронешься. Другой, высокий голос что-то возразил ему, но в эту самую минуту Пегс громко спросила:

– Чёрт побери, Флинн, что происходит?!

– Помолчи! – подняв руку, прошипела Флинн. Она хотела слышать Йонте, его родной голос.

– Долго так продолжаться не может, – сказал он. – Не надо смотреть скептически, к тебе же это не относится И смотри мне, не вздумай снова звать Кёрли. Сейчас я это сделаю.

За этим последовала долгая тишина, а потом какой-то глухой звук, похожий на сдавленный крик.

– Йонте? – позвал второй голос. – Чёрт возьми, Йонте, я сейчас войду. Я позову Кёрли, Йонте. Я…

Чьи-то холодные пальцы, забравшись в ухо Флинн, что-то выдернули оттуда. Из головы у неё будто вынули затычку. На неё хлынул поток приятного покоя, тихой болтовни павлинов на перроне, далёких отзвуков вокзальных объявлений.

Флинн зажмурилась. Пегс в ярости покачивала на ладони какой-то маленький металлический предмет. Он гудел, как шмель.

– Упнар, – узнала Флинн. Во рту першило, будто там прошлись наждаком. – Я совсем про него забыла!