Тайна прикосновения - [17]

Они обнялись, поплакали и пошли вместе с кладбища.

— Пашуня, а что же дальше? Тебе надо учиться, а так пропадёшь ты здесь. Знаешь, что такое Карачан? Когда-то татары бросали пленных русских в кипящую воду, в большой чёрный чан, поэтому это место и есть кара в чане.

Они отыскали ещё не использованную отцом на самокрутки областную газету «Коммуна» и на последней странице нашли объявление: «Набор в медучилище».

Паша скопила кое-какие деньги, работая в колхозе, их хватило на билет до Усмани, что под Воронежем. И опять она покидала родной дом, опять плакала мама, будто видит её в последний раз. А ведь на этот раз так и получилось, только разве могла она тогда подумать об этом?

Подбежал Володька, смешной, большеглазый, курносый: «Сестрёнка, а конфет привезёшь?» Ему уже исполнилось девять, и он помнил, как Паша одаривала его гостинцами, которые припасла после визита Жоржа в Борисоглебске.

Медучилище на берегу реки Усманки — заброшенная казарма кирпичной постройки — казалось Паше огромным замком. Не только учебные классы, но и жилые комнаты напоминали холодные казематы под высокими полукруглыми сводами. В каждой комнате жило по пятнадцать человек, стояла обязательная «буржуйка», которую топили дровами дежурившие девочки. В зимние вечера курсистки жались поближе к огоньку, зато какой простор открывался летом!

Пойма реки Усманки, среди деревьев и заливных лугов, поражала воображение той неброской красотой русской природы, в которой царило умиротворение и покой, чего так не хватало человеческой душе. Эти красоты привлекали сюда многих художников из Воронежа, правда, люди с мольбертами старались обосноваться подальше и редко жаловали своими посещениями местность, прилегающую к училищу.

В первый же год учёбы Пашка стала отличницей, её сделали старостой курса и поселили в комнату на двоих, а так как девочка, с которой она жила, заболела и уехала, Паша занимала комнату одна. Всё это вызывало зависть у сокурсниц, и здесь, в училище, ей пришлось впервые столкнуться с вероломством. Её вызвал к себе заместитель начальника училища профессор Нэйтс. Робея, девушка зашла в кабинет и поздоровалась:

— Здравствуйте, Алексей Константинович!

— А, Киселёва! Ну, садись, разговор будет!

Пятидесятилетний профессор носил на подбородке короткую седую эспаньолку, очки в тонкой оправе, как всегда, сползли на кончик носа. Из нагрудного кармана на белом халате торчал стетоскоп. Возле высокого окна, сиротливо свесив вниз кисти рук, стоял скелет человека. Стол профессора был завален кучей папок. Паша стеснительно присела на краешек стула.

— Видите ли. Я врач, и моё дело учить вас. Но мы должны. э. в какой-то мере наставлять вас. Вы — способная ученица, и, надеюсь, всё у вас в жизни сложится…

«Да не томи! Выкладывай, в чём дело!» — думала Пашка.

— Вы позировали на берегу Усманки художнику?

Пашино лицо в мгновенье ока стало пунцовым. Да, к ней подходил какой-то молодой человек с таким предложением, но она тут же накинула халат и ушла. В этот же день она пересказала случай подругам, передразнивая смелого обладателя мольберта: «Вы будете великолепно смотреться на этом берегу, среди веток плакучей ивы!» Все девочки смеялись, и только дурнушка Надежда мимоходом бросила: «Да, можа, и позировала, а нам тут рассказывать!»

— Нет, профессор, я не позировала и даже не собиралась этого делать. Можете мне верить.

— Я вам верю. Но советую: никогда не верьте художникам и врачам. И те и другие увлекаются анатомией человеческого тела, но начисто забыли о душе…

После окончания занятий девочки работали на овощной базе. В обмен за этот труд в столовую училища поступали капуста и морковь. Утром выдавались дневная норма хлеба — пятьдесят граммов — и тарелка тушёной капусты, в обед — постные щи из капусты.

Подходило время каникул, но почти никто не ехал домой. Дома не ждали лишнего рта, поэтому все дружно отправлялись в подшефный совхоз. Здесь досыта можно было наесться чечевичной каши с подсолнечным маслом. Спали в хате по семь человек, на постеленной на земляной пол соломе. Света не было. Выходя на ночное пиршество, среди соломы ползали клопы…

В ту трудную осень тридцать второго года они убирали сахарную свёклу. После работы вместе с Катькой вернулись в хату на окраине села, где они жили у одинокой женщины. Та Катька, с которой они когда-то отшагали пешком из Борисоглебска в Карачан, неотступно следовала за ней, вместе с Пашей поехала поступать в училище, она стала для неё младшей сестрёнкой, послушной, только не в меру болтливой.

Вода в колодце возле хаты оказалась холодной: подруги намыливали шею и плечи кусочком серого мыла, затем, хохоча, обливались, пока их майки не стали насквозь мокрыми. Они удивились дыму над трубой: зачем в такой тёплый денёк хозяйка топила печь?

Всё выяснилось в хате. Четверо сокурсниц уже сидели на длинной лавке за столом и смотрели, как хозяйка колдует у русской печи. Вот она отставила ухват в сторону и взялась за черенок. лопаты. На лопате выехал из печи чёрный, закопченный противень, а на нём большущая половина тыквы. От подгоревшей корки исходил необыкновенный аромат. Тётка Ольга большим ножом разрезала корку пополам, внутри оказались коричневого цвета, притомлённые кусочки тыквы и сахарной свеклы.