Тайна предсказания - [131]
— Этого никто и не утверждает! — возразил Папа на протест астронома. — Вы не несете никакой ответственности.
Государственный секретарь Клаудио Гамбара, сузив глаза, обратился к Pontifex maximus:
— Ваше святейшество, а кто же тогда пустил этот слух?
— Вы говорите "слух", ваше высокопреосвященство? — Пий V горько усмехнулся. — Это, как всем нам известно, не слух, но ужасная правда.
— Хорошо, но кто же распространяет такую правду? Этот человек находится сейчас в зале? Среди нас скрывается Иуда?
Папа покачал головой.
— Пусть ответит великий инквизитор!
Словно желая протянуть время, великий инквизитор медленно встал, расправил свою алую пелерину и сказал:
— Раньше священный трибунал считал, что это дело рук одиночки, разработавшего безумный план, чтобы шантажировать нас. Между тем у нас есть предположение, что за этим скрывается хорошо продуманный заговор, имеющий единственную цель — навредить Святой Матери Церкви. Кто же в действительности стоит за этим, мы не можем сказать. Возможно, это заговор турецкого султана или немецких протестантов.
— И какую цель преследуют шантажисты? — спросил Ганцер из миноритов.
— Смехотворную цель, — ответил великий инквизитор, — и потому я считаю, что это лишь жалкая отговорка. Человек, который утверждает, что якобы располагает книгой Коперника (а все данные свидетельствуют об этом), хочет, чтобы священный трибунал пересмотрел приговор о ереси.
Кристоф Клавий встрепенулся и с явной озабоченностью спросил:
— Священному трибуналу известно имя этого человека?
— Разумеется.
— Не хотите его назвать?
Великий инквизитор взглянул на Папу. И когда тот утвердительно кивнул, сказал:
— Его имя — Леберехт Хаманн, бригадир каменотесов на строительстве собора Святого Петра.
Клавий вскочил, словно дьявол разжег адский огонь под его сиденьем.
— Вы его знаете?
Иезуит молча склонил голову.
— Он, как и вы, немец, с той стороны Альп. Откуда вы его знаете, патер Клавий?
Клавий скривился, словно у него в горле застрял комок, и после долгой паузы начал говорить:
— В юные годы Хаманн потерял родителей. Моя семья жила в том же городе, и мой отец, Якоб Генрих Шлюссель, усыновил его. Так Хаманн стал моим сводным братом…
Объяснение иезуита вызвало великое волнение. Кардинал Исуальи из Монте Марано кричал громче всех и спрашивал, почему иезуит еще не предпринял попытки призвать сводного брата к ответу; государственный секретарь Клаудио Гамбара благодарил Бога, что он явил это нежданное чудо, поскольку теперь все должно измениться к лучшему: Клавий передаст книгу Коперника во владение курии, его святейшество издаст буллу против глупых речей о конце света и каждый, кто упомянет об этом, подвергнется преследованию инквизиции.
Услышав эти слова и почувствовав, что все взгляды устремлены на него, иезуит залился краской. Когда же радостное возбуждение немного улеглось, Клавий выкрикнул:
— Все не так, как вы думаете! Ваше святейшество и господа eminentissimi, мой сводный брат и я являемся — не нахожу иного слова — смертельными врагами. Да простит меня Господь!
— Смертельными врагами?
— Смертельными врагами?
Один за другим присутствующие повторяли ужасные слова, и великий инквизитор, который от волнения снял алую перчатку, чтобы ударить ею по колену, осведомился:
— Что значит "смертельные враги"? Может быть, объясните нам?
— Я знаю, — обстоятельно начал Клавий, — что благочестивый христианин живет во грехе, если называет другого своим смертельным врагом. Но возможно ли похоронить эту вражду с моей стороны, если другой тоже не готов к этому? Когда мы впервые встретились через десять лет, он едва не забил меня до смерти. И я, честно говоря, боюсь вновь встречаться с ним.
Великий инквизитор сделал серьезное лицо.
— Как же дошло до такой ожесточенной вражды?
Клавий молчал, уставившись в пол.
— Вы не должны объясняться перед всеми присутствующими. Скажите мне на ухо, если вам удобно.
Иезуит повиновался и, подойдя к великому инквизитору, наклонился к нему. Пока остальная консистория следила за выражением их лиц, Клавий произнес свою исповедь. Как только иезуит закончил, доминиканец в величайшем возбуждении порвал свою алую перчатку, которую все это время тянул и щипал, как тетиву лука. Поведение великого инквизитора выдавало не только его возмущение, то также растерянность.
Это обстоятельство еще больше усилило взаимное недоверие присутствующих. Они молчали. Лишь кардинал Капоччио, из-за внезапной тишины вновь пробудившийся ото сна, не мог разобраться в сцене между великим инквизитором и иезуитом, а потому взволнованно теребил сидящих по обе стороны и повторял:
