Тайна портрета неизвестной дамы - [97]

— Но принесли же Вы в жертву своим амбициям миллионы жизней русских людей. Все с Вас началось, в феврале семнадцатого.

— Мы несли России демократию и свободу. Мой дед в декабре 1825 года на Сенатскую площадь вышел, а царь Николай сгноил его в Сибири. А какой человек был! С Пушкиным за руку здоровался. Сам Александр Сергеевич нас поддерживал, был бы он в Питере тогда, был бы с нами.

— С вами? Да, он поначалу увлекся красивыми идеями, но потом там, в Кишиневе, когда его к масонам приобщили, понял, какую свободу вы несли народам России. Понял и порвал с декабристами.

О горе! О безумный сон!

Где вольность и закон?

Над нами

Единый властвует топор.

Мы свергнули царей. Убийцу с палачами

Избрали мы в цари. О ужас! о позор!

Вот, что писал он о революции во Франции. Знал, в России будет не лучше.

Я плахе обречен. Последние часы

Влачу. Заутра казнь. Торжественной рукою

Палач мою главу подымет за власы

Над равнодушною толпою.

А Вы говорите, что Пушкин поддерживал декабристов.

— Полно, Отто Карлович. Думаю, не для того Вы ко мне явились, чтобы Пушкина читать.

— Правильно думаете.

— Так что Вы хотели от меня? Или от нас с баронессой?

— Вы с баронессой ищите рукописи, в которых изложено учение Христа. Истинное, а не то, что выдумали евангелисты триста лет спустя.

— Вы тоже ищите их. Не так ли?

— Так. Но поиском этих рукописей занимается потомок инквизитора, отца Филата.

— Кто такой?

— Добрый знакомый нашей баронессы, штандартенфюрер Генрих Гофман.

— Он? Потомок инквизитора? Так вот в чем его интерес.

— А Вы что, думали, он действует в интересах Рейха? Не задумывались, откуда ему об этих рукописях известно? Это предание передавалось от отца к сыну. Так вот, Алексей Петрович, мне не хочется, очень не хочется, чтобы рукописи эти попали в руки нацистов.

— Здесь наши интересы совпадают. Обещаю Вам, что штандартенфюрер не получит рукописей.

— Какие у Вас планы относительно него?

— Никаких. Он мне не интересен.

— Мне тоже. Но я дал ему гарантии безопасности.

— Напрасно. Весьма опрометчиво с Вашей стороны. За его жизнь я не дал бы и пфеннига.

— Чувствуется, что Вы, граф, давно покинули Россию. В России говорят: «И гроша ломаного не дал бы», а в остальном с Вами согласен, но я дал слово, а слово, данное врагу, нужно держать. Этого требует честь офицера.

— Врагу? Он Ваш враг? А я считал, что Вы делаете одно дело.

— Дело-то одно, но по разные стороны окопов. Я русский офицер и давал присягу русскому народу.

— Вы присягали царю. Царя нет. Революция освободила Вас от присяги.

— Царя-то нет, а русский народ, Россия — остались.

— Большевистская Россия, заметьте.

— Да, большевистская. Но другой России нет.

— Не понимаю Вас, Отто Карлович. Вы немец, потомок древнего рода. Вы в Германии. Что Вам Россия?

— Великая императрица, Екатерина Вторая, заметьте, граф, тоже немкой была, но России служила. А Вы, потомственный русский дворянин, всю свою никчемную жизнь потратили на то, чтобы Россию эту уничтожить.

— Уничтожить? Да, уничтожить. Но не Россию, а дикость российскую, приобщить народ к европейским ценностям.

— И как? Приобщили? Всю страну кровью залили. И тогда, в гражданскую, и сейчас. Ведь идея натравить Гитлера на Россию ваша, масонская.

— Кровь, Отто Карлович, да будет Вам известно, — смазочный материал истории.

— А сами? Не желаете стать этим смазочным материалом?

— В мире есть рабы, есть господа. Мы над теми и над другими. Наша кровь для смазочного материала не годится. Голубая она. Если нас не станет, то кто же управлять миром будет?

— Голубая, говорите? Это легко проверить. Могу сдать Вас со всеми потрохами штандартенфюреру СС Гофману, тогда и посмотрим, какого цвета у Вас кровь.

— Жестоки Вы, Отто Карлович, жестоки. Трудно Вам с людьми ужиться. На меня еще с февраля семнадцатого зло держите. С людьми, с человеками, по-человечески надо бы. А Вы…

— А Вы себя человеком считаете? Вы — демон, Алексей Петрович. Демон. И имя себе соответствующее выбрали. Вальсингам. По миру чума коричневая ползет, а ей гимн поете. Не боитесь, что и Вас скоро повезут на черной телеге?

— Бросьте, какой я демон? Я просто часть системы управления. Надо мной есть те, кто знают больше, знают то, что нам с вами знать не положено.

— А я, Алексей Петрович, разведчик. Профессия у меня такая, добывать знания, которые от меня скрывают. Потому и ищу рукопись, познание истины — это тоже разведка.

— Ну и ищите свою истину. Я, со своей стороны, гарантирую, что рукопись к нацистам не попадет, и штандартенфюрера трогать не будем, если, конечно, он сам глупостей не наделает.

— Значит, договорились. Это все, что мне от Вас было надо. С тем и откланиваюсь, — слегка склонив голову, произнес Отто, и, уже обращаясь к баронессе на немецком, сказал: — Идемте, баронесса, больше нам здесь делать нечего.

Баронесса, не знавшая русского, ни слова из их беседы не поняла. Но растерянность Мастера, выражение его лица, которое она привыкла видеть надменным и непроницаемым, повергло ее в шок. Вышли молча, и уже на улице Отто сказал:

— Благодарю Вас, баронесса, Вы свободны. Вот Ваша машина. Шофер ждет. Приношу свои извинения за те неприятные минуты, что Вам пришлось пережить, но мне очень нужна была эта встреча. Еще раз простите.