Тайна, похороненная в бетоне - [9]

А однажды в тамбуре его сильно избил какой–то конкурент, у которого «все сгорело на пожаре». Он был молодой и сильный. Полковник сказал об этом Отцу, и черев несколько дней на тех маршрутах, на которых работал Полковник, конкурента не стало.

Пошла молва, что под Джанкоем попал под поезд какой–то бедолага.

Каждый день, если Полковник выполняет норму (летом — 10 тысяч, зимой — 5), Отец оставляет ему 20 рублей. Полковник кладет их на сберкнижку и раз в год кому–то отсылает. Кому — в «коммуне» точно не знают, хотя и болтают, что бывшей жене, коль, дескать, детьми не обзавелся. Последний раз перевел около 10 тысяч. А что же, на еду ему тратиться не надо. Снабжение подвала «жратвой», как здесь выражаются, обязанность других бомжей — Стылого, Маруси и Шавки.

ЭТИ «снабженцы» промышляют целый год. То сработают как «городушники»[48], или уведут что–нибудь у зазевавшегося шашлычника. А раз в неделю Отец дает денег, и они приносят в большом баке супа из столовой — Отец считает, что горячее должны есть все, чтобы не болели.

Но это — побочное занятие у снабженцев, и кавычки здесь уже не требуются. Дело в том, что их работа организована солидно. Они — как пчелы, которые всегда знают, что, когда и где цветет. Сначала на полях и на неохраняемых дачах вырастают зеленый лук, редиска, молодая картошка, клубника. Правда, обитателям подвала с первого урожая перепадает совсем немного, все идет на базар. Потом поспевают огурцы, черешня, вишня, помидоры, персики. Хлопоты — до самой поздней осени, до заморозков.

На колхозных полях «работают» по ночам (сторожу — бутылка). А когда к зиме доблестные труженики совхозов и колхозов объявляют урожай убранным, то и вовсе — раздолье. Картошку, помидоры, виноград, яблоки, морковь и капусту вместе со всем крымским населением мешками возят на электричках.

Но привезти — полдела. Нужно еще продать. Успевают сделать и то, и другое. Но за продажу отчитывается уже Стёпа, он весь день торгует возле магазинов. Товар ходкий, причем сбывают они его значительно дешевле, чем базарные торговцы. Пытались, было, местные рэкетиры обложить их, как и всех, определенным денежным оброком, да почти на другой же день их видели с побитыми лицами.

Выручку сдают Отцу, часть овощей — в погреб, сооруженный тут же, в ДОТе.

СВЯЗАННЫЙ СТЕША источал ярость. Сделав бесполезную попытку освободиться, он перешел к угрозам.

— Ты, козел вонючий, залил глаза, не соображаешь, что делаешь! Блатня тебя в городе на перо возьмет! На кого попёр?

— Замолкни! — огрызнулся Бородатый. — Слышал я от ребят, что тебя самого Бобер за фрайера держит. И надо еще разобраться, за что тебе пятак срока скостили! Уж не потому ли, что папашка твой скурвился? Это ведь его клуб «Солидарность» протащил в депутаты прокурора Щелчишина! А Щелчишин подсуетился, и тебе за папашину услугу дали вольную. Без такой балерины[49] ты бы и сейчас еще был у дяди на поруках[50]! Сейчас скажу мужикам — сбросим тебя, падлу, с обрыва в море — рыбу кормить. Я из–за тебя…я… я…

Последние слова выпивший Бородатый произносил уже сквозь слезы. В его тираде, замешенной на водке, выплеснулись унижения, которые он прошел в зоне как представитель низшей касты заключенных, зависть к Стеше, сумевшему досрочно выскользнуть из колонии и стоящему сейчас на их иерархической лестнице выше чем он. Но пока Бородатый изливал свою злость, проходило опьянение, и он начал осознавать, что, действительно, рубит дерево не по себе, но не знал, как выйти из создавшейся ситуации. И, замолчав, Бородатый стал похож на воздушный шар, из которого быстро вышел воздух: какой–то жалкий и сморщенный.

Стеша был трезвее, и он уловил настроение Бородатого. Но и перспективу быть скинутым в море он не сбрасывал со счета. Поэтому ответил внешне миролюбиво:

— Ну, ладно, давай, развязывай! Ни хрена ты не знаешь! А что тебе лохи в уши напели — все туфта. Ты знаешь только Отца да Бобра, но мазу держат[51] не они, есть и повыше, понял? И папашка мой там, где ему надо быть. Развязывай, в картишки перекинемся…

Бородатый нехотя освободил парню руки.

— Ну, чё? У нас игроков не хватает. — Стеша дал понять, что не настаивает больше на том, чтобы играла Шавка. — А там, в «гробу», кто лежит? — спросил он, услышав кашель лежащего в снарядном ящике Сортирщика.

— Сортирщик, канай сюда! — скомандовал Бородатый, обрадовавшись, что сумел освободить Шавку от игры на «мужской интерес».

Сортирщик поднялся из ящика. «Зря я считал, что Бородатый не сидел!» — подумал он, выходя под свет «летучей мыши». И если бы он уже не был наказан отстранением его от права делить табак среди обитателей подвала, то, может быть, еще попытался бы ослушаться Бородатого.

— О-о! — воскликнул Стеша, узнав Сортирщика. — Это ты, чмо, доходяга, старый знакомый?! Ну, как тебе мой «Кэмел»? Лучше, чем бычки? На, лопай, — Стеша протянул ему полстакана водки.

Сортирщик и теперь не посмел отказаться, хотя, в отличие от других обитателей, населяющих подвал, водки не переносил. Много лет назад он лечился от алкоголизма в ЛТП, и один из немногих получил стойкий иммунитет к спиртному. Сделав глоток, он сейчас же закашлялся, ему стало плохо.