Тайна, похороненная в бетоне - [10]

Все засмеялись, стали отпускать смачные шуточки.

— Не пьет он, лечился! — осведомленно подала голос со своей койки Маруся.

Приставать к Сортирщику не стали, раздали карты, начали игру.

Сортирщик играть в карты научился от скуки в подвале. Но разбирался в них слабо, не вникал в тонкости игры, да и карты пришли не в масть, поэтому он оказался в числе проигравших. Выиграл Стеша. Проигравший бородатый пошел к печке, будто происходящее его не касается, на что Стеша не возразил.

Стеша расстегнул ремень. Секс здесь был низведен до животного состояния. Но когда дошла очередь Сортирщика, он заартачился. Стеша ухватил его за волосы, вниз пригнул ему голову.

Глаза Сортирщика на какой–то момент оказались на уровне стола–ящика и стоящих на нем бутылок. Рука его непроизвольно схватила одну из них. «Дам по голове — и все!» — мелькнула у него мысль. Но в тот же момент откуда–то сверху донесся громкий условный стук в металлическую дверь. Стучали булыжником, которым пользовался Отец, когда надо было войти в подвал.

Настороженный Стеша отпустил голову Сортирщика. Бородатый кинулся наверх, поняв, как и все, что это мог быть только Отец.

Они не ошиблись. Стеша вскочил, пошел Отцу навстречу.

— Ну, чё, здорово! А мы тебя и не ждали. Я тут твоим бомжам гари приволок, — заискивающе говорил он, словно пытался загладить в глазах бомжей свое непочтительное высказывание о том, что Отец, «как валютная профурсетка, «Шанелью» пользуется».

Но Отец не ответил на приветствия. Даже при скудном освещении все заметили, как он был бледен и едва держался на ногах. Тогда он и сказал загадочную фразу:

— Хлябало[52] отказывает… Я должен был умереть еще в пути…

***

ВСЁ это и вспомнил Сортирщик, сидя возле больного Отца и выковыривая табак из окурков на газету.

В углу подвала поднялась тень. Под светом лампы показался человек с короткой бородой.

— Ты что, стервоза, оглох что ли? — беззлобно толкнул он Сортирщика, подойдя к кровати Отца. — Я спрашиваю, как тут Отец?

Больной будто сам услышал эти слова и очнулся. Снова посмотрел на будильник и на Бородатого, медленно и тихо произнес:

— На–агнись…

— Отвали отсюда! — скомандовал Бородатый Сортирщику, склонился к Отцу и сказал:

— Слышишь, Отец, давай мы тебя отвезем все–таки в больницу, а? Там тебя в два счета на ноги поставят! Обеспечим лучшим уходом.

— Не–ет! — протяжно и хрипло ответил больной. — Умирать здесь буду… У наших спецов–танкистов не выздоравливают. А мое тело Доставишь… Ну–ка, дай ухо…

— Всем спать! — скомандовал Бородатый, и бомжи послушно стали укладываться на тряпье. Они уже стали привыкать к мысли, что скоро у них будет новый «отец». — Меня не будет неделю. Старшим останется… — Бородатый обвел глазами подвал. — За меня останется Ляпуха. Поди сюда, Ляпуха, на пару ласковых!

Высокий сухопарый старик с поповской бородой, в очках с круглыми выпуклыми линзами, помедлив, поднялся из ящика. Нехотя стал пробираться к выходу, где его ожидал Бородатый.

***

МНОГО лет назад о Ляпухе знал весь Крым как о неуловимом карманнике. Он «работал» в Симферополе, Ялте, Евпатории, Севастополе, Коктебеле — там, где гудели ульи беспечных курортников. Он действовал всегда в одиночку, без «перетырки»[53], от–того милиция, сбиваясь с ног, не могла его взять с поличным. И если его два раза все–таки судили, так вовсе не потому, что он попался на кражах, а благодаря таким ухищрениям, на какие был большой мастер капитан Жеглов из кинофильма «Место встречи изменить нельзя».

Однажды в хорошем расположении духа после нескольких глотков водки Ляпуха рассказал бомжам, как его обучали этому искусству старшие, профессиональные щипачи. Дескать надевали на портновский манекен пиджак, увешанный колокольчиками. И заставляли юного стажера вынуть из кармана пиджака кошелек. Если хоть один колокольчик звякал — Ляпуху больно били ремнем.

Но вот, когда годы взяли свое, руки стали дрожать, а глаза слезиться, Ляпухе пришла пора становиться ершом[54]. Надо было как–то легализоваться в этом мире, получать паспорт. Свою милицию Ляпуха решил не нервировать, поехал в Одессу.

Пришел в паспортный стол, рассказал начальнику все, как есть. А начальник, вальяжный такой, в полувоенной форме, на кармане гимнастерки серебряная цепочка от карманных часов поблескивает. Смотрит он на пожилого человека и сомневается: «Да какой ты, Ляпуха?! Ляпуха — это знаешь…

А на столе лежала пачка «Казбека» — с всадником на фоне заснеженных гор. Ляпуха и попросил: «Разрешите, гражданин начальник, папиросочку?».

Ну, дал, не пожалел начальник дорогую папиросу. Тогда Ляпуха и спичку попросил. Швыркнул начальник спичкой по коробку, дал и прикурить.

Ляпуха затянулся, по–залихвастски четкое кольцо дыма выпустил и, как бы между прочим, спросил: «Не скажете ли, гражданин начальник, сколько теперь времени–то?»

Полез начальник в наружный карман гимнастерки, а часов уже нет.

Ляпуха достал часы из своего кармана и протянул их хозяину.

Исчезло сомнение у начальника. «Расскажи, — го¬ворит, — как ты это сделал?» А карманник и ответил: «Все просто. Когда вы давали мне папироску, то я расстегнул карман и отцепил цепочку. А когда вы мне дали прикурить, я вынул часы». И еще пояснил: «Ваше внимание, гражданин начальник, было сосредоточено на папиросе — загорится она или нет, а мое внимание было сосредоточено на ваших часах!».