Тайна острова Нуулуа - [3]

Так рассуждая, Мауи вышел в кокосовую рощу, откуда открывался вид на отмель и океан. Своего верного друга Палу он оставил в лесу, привязав к дереву и нашептав ему, что заберет его в свою хижину после того, как солнце «уйдет спать на запад» и священная акула заснет. Начинался прилив, и вода подкатывалась к «солнечным часам» Мауи. Рассерженный жрец не до конца разрушил их — он лишь затоптал линию на песке и отбросил в сторону большую раковину, которая обозначала три часа дня. «Завтра я принесу новые камни, потяжелее», — решил Мауи.

— Лодки, лодки! Кита везут, кита! — закричали ребята, которые барахтались в волнах прибоя на оконечности мыса, окаймляющего залив с северо-запада. — Везут кита на лодках!

С мыса открывался широкий вид на океан. И Мауи бросился туда — ведь редко выпадает удача видеть как везут убитого кита. Встречать рыбаков направились к берегу все женщины деревни Уафато во главе со старым вождём.

Но что это? Лодки шли к заливу с юго-востока, в направлении, противоположном ожидаемому. И не четыре пироги с балансирами по шесть человек на лодку, как обычно выходят на крупную акулу или кита — двигалась целая флотилия из больших сдвоенных пирог! Пять, шесть, семь…целых восемь лодок насчитал Мауи, и в каждой из них сидело по восемь-десять гребцов. На головах у них были венки из цветов гибискуса, как принято у дружественно настроенных гостей. Лоцманы кораблей стояли на узких мостиках из тесаных бревен, перекинутых между пирогами в носовой части лодок, и махали пальмовыми листьями[7].Лодки флотилии входили в узкий пролив между рифами. Заходящее солнце слепило моряков, отражаясь от спокойной воды лагуны, и они не могли видеть настороженные взгляды людей на берегу: не в правилах туземцев принимать гостей, когда в деревне нет ни одного мужчины, не считая старого вождя и жреца. На приветственные возгласы гребцов и знаки дружеского расположения хозяева деревни не спешили отвечать тем же, а некоторые женщины в сопровождении своих детей побежали в сторону леса.

— Остановитесь, люди! — призвал появившийся жрец. — Бог Раа освещает путь нашим гостям, и мы должны приветствовать их, пришедших с Востока! Вождь, выходи же встречать гостей!

И сам протянул руки с веткой пальмы в направлении флагманского корабля, из которого выскакивали прибывшие и тащили его на песок, к линии высшей точки прилива.

Вдруг со стороны леса выбежал мужчина. Мауи успел заметить своеобразную татуировку — на плечах и вокруг шеи бегущего заплела кольца морская змея — это был человек из деревни Лепау с противоположного берега острова, за горной грядой. Он, задыхаясь, кричал:

— Бегите в горы! Это — тонганцы! Они идут воевать!

Однако предупреждение дружелюбных соседей запоздало — гонец упал, пораженный стрелой с лодки, только что приставшей к берегу. Тридцать гребцов с первых двух лодок, прибывшие «с миром», вдруг оказались вооруженными луками, пращами и копьями. Минута — и путь к бегству был для всех отрезан, путь в чащобу девственного леса, который был бы спасением для детей и женщин, прибеги гонец двумя-тремя минутами раньше…. Тонганцам густой лес острова Уполу, населенный духами умерших самоанцев, был враждебен — ведь они жили на низменных безлесных островах.

Плен и свобода

Шесть лодок налетчиков-пиратов остались за пределом рифов на случай появления мужчин деревни с китовой охоты, а остальные начали облаву на молодых девушек и женщин, на мальчиков-подростков. Пытавшихся убежать настигала длинная стрела тонганца или камень, брошенный с помощью пращи. Мало кому удалось скрыться.

Всё было кончено за четверть часа. Тонганцы затолкали пленников, а вместе с ними свиней и коз, в лодки и отбуксировали их за пределы рифа, Пираты, остававшиеся в открытом море, держали луки с наложенными стрелами, предотвращая побеги безрассудных или потерявших разум матерей. Пленников распределили по пирогам, и тонганцы налегли на весла, торопясь уйти от неминуемого возмездия мужей и отцов похищенных жертв. Одна девушка бросилась в воду, надеясь доплыть до берега и встретить своего любимого. Острая стрела тонганца пронзила ей горло навылет. Хриплый, страшный, предсмертный крик несчастной жертвы многократным эхом отразили и скалы, и толстые деревья родного острова и даже равнодушное море. Возможно, её возлюбленный, возвращающийся с китовой охоты, принял его за крик птицы канюка, и он тяжелым камнем пал ему на сердце — эту птицу считали посланцем беды.

Когда мужчины деревни вернулись с пойманным китом, родной берег встретил их не обычными веселыми песнями и танцами, а причитаниями старух, воплями матерей, лишившихся сына или дочери, грустными личиками осиротевших детей, которых обнимали и пытались успокоить теперь чужие матери. А несчастные детишки сквозь всхлипывания повторяли: «Тина, тина» (мама по-самоански). Рыбаки, только что одолевшие морского гиганта, растерянные и обескураженные, бродили по деревне, разыскивая своих родственников. Кому-то пришлось оплакивать жену, кому-то детей, сестер или младших братьев, а кому-то и невесту. Тонганцы не пощадили и подростков, которых собирались превратить в рабов. Среди них был и Мауи. Салаина бросилась к ногам мужа, то ли надеясь разделить горе потери младшего сына, то ли молила воина вернуть его.