Тайна Оболенского университета - [72]

– Кофе, пожалуйста. Еще бифштекс с яйцом, пюре и слойку с вишней.

– Хорошо. Кофе сразу?

– Да, пожалуйста. Только без сахара.

Официантка заторопилась на кухню, а я оглядела забегаловку, больше похожую на старую советскую столовую. Кроме меня, здесь сидели только двое мужчин за крайним столиком. Они уже поели, судя по пустой посуде, которую блондинка еще не забрала, и теперь курили. Видимо, закон о запрете курения в общественных местах не распространялся на это заведение.

Мне принесли кофе, и почти сразу обед – как оказалось, приготовленный наспех из полуфабриката. Но я была настолько голодна, что стала с аппетитом есть эту гадость. А тем временем эти двое стали внаглую меня рассматривать. Они что-то шептали друг другу, а потом громко, на весь зал, смеялись. Захотелось поскорее убраться из этого места, и я попросила официантку меня рассчитать. Девушка кивнула, но вместо кассы ушла на кухню, а ко мне в этот момент подсели те самые мужчины.

– Какая куколка и совсем одна, – пробасил один из них.

– Мы с другом не прочь скрасить твое одиночество, – сказал второй.

– Спасибо за предложение, но я не нуждаюсь в компании, – как можно решительнее ответила я, чувствуя, как от страха холодеют ноги.

– Зря ты так, девочка, – первый закинул руку на спинку диванчика, на котором я сидела, а второй опустил руку мне на колено. Официантка все не шла.

– Я тороплюсь. Меня ждут… – менее уверенно проговорила я, а дрогнувший голос выдал испуг.

– Кто же тебя ждет-то? Давай посидим, выпьем, пообщаемся, – притянув меня к себе огромной лапищей и поцеловав в макушку, сказал первый. – Эй, Катька! Водочки за знакомство!

– А тебя как зовут-то? – поинтересовался другой, за подбородок повернув мое лицо к себе.

– Фрося Бурлакова, – сквозь стиснутую челюсть ответила я.

– Фроська? – радостно удивился он, судя по всему, незнакомый с советской классикой. – Сейчас зажжем, Фроська! Только Михалыч придет. На четверых сообразим.

Если до этого мне было страшно, то теперь я пришла в ужас. Мои слабые попытки вырваться ни к чему не привели, а когда официантка вместо счета принесла графин водки и три стопки, последняя надежда угасла. И тут в забегаловку ввалился еще один мужик такого же маргинально-пропитого вида.

– Михалыч! – обрадовался один из тех, что меня удерживал. – Смотри, какая цыпа!

Вопреки моим ожиданиям, Михалыч даже не взглянул на меня. Одной рукой он держался за разбитый нос, а второй махнул, чтобы дружки подошли. Оба без лишних слов, отпустив меня, поплелись к Михалычу. Пользуясь минутной свободой, я схватила сумку и стала медленно, стараясь не привлекать внимания, пробираться к выходу, по ходу доставая из кармана ключи от машины. Я была уже у дверей, как тот самый Михалыч меня окликнул:

– Эй ты! Проваливай! Живо! Чтобы не появлялась здесь и никого с собой не таскала!

Видимо, мужчина был пьян или не в себе, но я не стала вдаваться в подробности бреда, который он нес, и побежала к машине. Первым делом я заблокировала дверцы, но все равно не могла спокойно вздохнуть, пока двигатель не прогрелся, и я не рванула из этого чертова города.

По приезде в Москву я сразу отправилась к нотариусу. Дела с наследством и квартирой затянулись до позднего вечера, но я решила ничего не откладывать на потом.

– Валерия Андреевна, распишитесь в этой доверенности, и вам не придется приезжать в Москву еще раз, – нотариус протянул мне документ, и я, внимательно прочитав его, подписала. – Отлично. Я позвоню вам, как все будет улажено.

– Спасибо, Михаил Павлович, – поблагодарила мужчину я и поднялась со стула.

– Всего доброго.

– И вам.

В маминой квартире я не была больше года. В прошлый приезд в столицу мне так и не удалось там побывать. Сейчас, подъезжая к знакомому двору, меня охватило странное, неописуемое чувство трепетного волнения и грустной ностальгии. В памяти стали всплывать картинки из детства: этот подъезд, дурно пахнущий лифт, коричневая дверь, гостиная с тем самым темно-красным диваном, светлая мамина спальня и моя комната. Сейчас было приятно очутиться здесь, а много лет назад я так не хотела переезжать в эту квартиру.

– Детка, ты не хочешь посмотреть на свою комнату? – ласково спросила мама.

– Нет, я хочу обратно. Хочу домой, – возмущенно топнув ножкой, закапризничала я.

– Милая, теперь наш дом здесь.

– Нет. Я хочу обратно. Хочу в свою комнату. К папе.

– Солнышко, с папой ты скоро увидишься. Он приедет к тебе.

– Но я хочу туда. Домой. Обратно.

– Об этом не может идти и речи, Лерочка. Теперь наш дом здесь, – мама вдруг заговорила строго, что случалось крайне редко, потому что по натуре она была мягкой. – Про тот дом забудь! Никогда я тебя туда не пущу!

Я открыла окна в каждой комнате, чтобы избавиться от неприятного запаха затхлости, сняла пыльную простыню с дивана и села. С момента переезда в квартиру мама чуть ли не запрещала мне вспоминать об Оболенке и нашем старом доме. Я всегда считала, что в ней говорит обида на папу с его фанатичной привязанностью к Университету, но сейчас чувствовала, что здесь было нечто большее. В памяти всплыла их ссора, которую я со слезами на глазах наблюдала в щелочку приоткрытой двери.