Тайна Оболенского университета - [34]

– Не думаю, – честно сказала я и отвела взгляд, – девушки вообще на тебя заглядываются. Студентки и даже некоторые преподаватели.

Не хотелось выдавать своих чувств, но неожиданная ревность взяла верх. Мне показалось, что я стала похожа на помидор, даже уши горели. Оставалось только сделать лицо кирпичом, чтобы создать видимость невозмутимости.

– Вот как? – похоже, он искренне удивился, но тут же расплылся в улыбке. – Ты тоже?

– Нет, я к их числу не отношусь. В этом плане ты мне не интересен, – я с радостью вернула Смирнову его же слова, и он обиженно нахмурился.

– Да, точно, ты же крутишь с братом Захара.

– Тебе есть до этого дело? – скрестив руки под грудью, я уселась на кресло перед ним и отвела взгляд в сторону, рассматривая штору, словно это не кусок сатина, а картина известного художника.

– Есть, потому что девушки, когда влюблены, перестают думать головой. Ты можешь сказать ему что-то лишнее, – чересчур спокойно проговорил Индюк и ехидно улыбнулся, – сократишь с ним общение.

– Что?! – я повернулась к нему и даже слегка навалилась на стол, чтобы ближе видеть его подлые глаза. – Достаточно того, что я собираюсь заниматься с тобой философией. Общаться буду, с кем захочу, когда захочу и как захочу.

– Смотри, аккуратнее, Ланская. Нарвешься, – прошипел он, но уже не напугал. Злость на Индюка отлично справлялась со страхом.

– Это тебе надо быть аккуратнее, без меня тебя раскроют. То, что пока все было так спокойно, не значит, что у кого-то еще не возникнет подозрений на твой счет.

– Давай, начинай мне объяснять. Первая лекция завтра, тема «Патристика»11 , – он высокомерно махнул на толстенную хрестоматию, словно указывая мое место простого преподавателя.

– Патристика? – переспросила я, намереваясь отыграться. – Отлично, что ты можешь мне рассказать на эту тему?

– Я?! Это ты должна мне рассказывать!

– Я сказала, что помогу тебе разобраться в философии и готовиться к лекциям. Но мне надо оценить твой уровень знаний, – парировала я, наблюдая, как ФСБшное высокомерие сходит на нет. Теперь передо мной сидел обычный неготовый к лекции студент.

– Хорошо… Патристика – раздел ранней средневековой философии, в основе которого – учение отцов церкви.

– Правильно, отсюда и название «патристика», – кивнула я, – дальше.

– Что дальше? Дальше ты вещай.

– Назови философов этого периода, и как в целом разделяется патристика?

– Не знаю! Не-зна-ю, – по слогам прошипел Индюк, – я вообще считаю, что все это чушь собачья. Эти философы только и умели, что чесать языком. Все их размышления давно устарели. Это даже не наука. Вот математика – это да, а тут…

– Дима, прекрати! – громко хлопнув по столу, крикнула я, только потом осознав, что впервые назвала его неполным именем. – Философия – мать всех наук. И математика вышла из философии. Вспомни Пифагора12!

– Пифагор создал теорию для геометрии, – с умным видом заявил ФСБшник.

– Браво, что-то ты знаешь, – вымученно вздохнула я, – это будет сложнее, чем я думала.

До обеда я пыталась объяснить Смирнову основы патристики. Сказать, что он делал успехи, я не могла. Индюк постоянно вздыхал и чертыхался. А когда мы дошли до обсуждения Тертуллиана, то вовсе разругались.

– Теперь ты понимаешь значение тезиса «Верую, ибо абсурдно»13? – спросила я после получасового рассказа о вкладе Тертуллиана14 в патристику.

– Да, тут все сплошной абсурд, – пробубнил Дмитрий, запустив руки в свои и без того растрепанные волосы.

– Объясни этот термин в отношении сына Божьего, – не отступала я.

– Ты сейчас про Христа? – неуверенно переспросил он.

– Ты знаешь другого сына Бога?!

– Мы все дети Бога, – деловито ответил Индюк, но тут же стушевался под моим грозным взглядом.

– Мы сейчас говорим о философии Тертуллиана! – напомнила я. – Так вот, он писал: «И Сын Божий умер: это бесспорно, ибо нелепо. И, погребенный, воскрес: это несомненно, ибо невозможно»15. Теперь тебе понятно?

– Да, но вот, что остается для меня загадкой, – серьезно заговорил Дмитрий, – Тертуллиан жил во втором веке. Тогда не было таких удобств, как сейчас. А он вместо того, чтобы стараться облегчить себе жизнь, сидел и размышлял о философии.

– Ага, – я нарочно проигнорировала его выпад, – и что он говорил о философии?

– А это уже интересно, – усмехнулся горе-студент, – ты говорила что-то про язву желудка, ее вызывает философия, по мнению Тертуллиана.

Я тяжело вздохнула и опустила голову на руки. Если сначала казалось, что Смирнов придуривается специально, чтобы меня позлить, то сейчас уже не сомневалась, что этот мужчина во всем, что касается философии, не умнее дерева! Стало понятно, почему он каждую лекцию считывал с бумажки. Но главная проблема была в том, что у Дмитрия не было и толики желания что-то понять! Псевдопрофессор наивно полагал, что я разложу все по полочкам, и он усвоит этот урок как дважды два, но только без его желания ничего не выйдет!

– Дима, – глубоко вздохнув и успокоившись, сказала я, – Тертуллиан не говорил, что философия может быть причиной язвы желудка. Он писал о том, что философия должна ограничиваться объяснительной функцией и не искать попытки что-либо исследовать. А все споры об аллегорическом трактовании Священного Писания считал бесплодным умствованием, «расстраивающим желудок».