Тайна Оболенского университета - [16]

Отец хорошо обо мне заботился, всегда интересовался моими делами и успехами, но, в отличие от мамы, не смог стать настоящим другом. Папа мечтал видеть во мне свое продолжение, поэтому воспитывал в строгости и пиетету к учебе. Вот только такая жизнь постепенно превращала меня в робота. И только почувствовав вкус к жизни в объятьях отца, поцелуе с Ниловым и том странном чувстве, что возникало рядом с Арсением, я поняла, что не хочу больше оставаться безвольной куклой, подчиняющейся чужой воле.

Разговор с отцом меня расстроил, глупо было отрицать, что он что-то знает. Больше всего я боялась, что и ему грозит опасность. Промелькнула и другая безумная идея, что папа в чем-то замешан, но ее я быстро отогнала. Чтобы немного взбодриться, я пошла в душ, но даже вода не смыла груз переживаний. Спать не хотелось, заниматься дипломом тоже, и как раз вовремя раздался стук в дверь.

Мой однокурсник и по совместительству сосед сверху Альберт Шульц, кстати, потомственный немецкий барон, пришел позвать на небольшую импровизированную вечеринку. Шульцы обосновались в России еще при Екатерине Второй, в рамках ее политики по приглашению иностранцев7. Многие предки Альберта учились в Оболенке, но эта славная семейная традиция была нарушена революцией. Шульцы вернулись на историческую родину только после падения советской власти, а Ал стал студентом фамильной Alma-Mater.

Обычно я отказывалась от поздних посиделок, но в этот раз решила сходить. Альберт часто по пятницам приглашал к себе ребят, в этот раз у него собрались студенты практически со всех курсов. Стоило мне зайти в комнату, как Юрка Нилов, который играл в карты с Петькой, подлетел ко мне.

– Что ты делаешь? – рассмеялась я, когда парень взял меня на руки и закружил.

– Радуюсь, что ты пришла, – наконец, опуская меня на пол, ответил Юра, – чего это вдруг выбралась потусить, обычно сидишь вечерами затворницей над книгами?

– Захотелось развеяться. Во что играете? – поинтересовалась я.

– Бридж. Присоединишься?

– Я буду лишняя. У вас уже сформированные пары.

– Тогда будешь моей моральной поддержкой, – предложил он и, усевшись на место, похлопал по своей коленке.

– Хорошо, – ответила я и, проигнорировав его намек, поставила рядом свободный стул.

Игра в карты была популярной забавой в Оболенке. Не имея возможности веселиться шумно, мы находили развлечение в картах, нардах или шахматах. Кто-нибудь со стороны решил бы, что мы все здесь психи, ведь на дворе двадцать первый век, кругом клубы, бары, выпивка, Интернет, в конце концов. Но Университет нас выдрессировал так, что мы панически боялись нарушить его правила. Бридж был одной из любимых игр, правда играть на деньги запрещалось, но на кон ставились помощь в написании рефератов, составление докладов и прочие полезные вещи. Я устроилась рядом с Юрой и заглянула в его карты. Расклад был неважным, но уж очень хотелось, чтобы он сделал этого выскочку Авилова. Ему я еще не простила свою подставу перед Арсением.

– Ну, что, Лер, как его картишки? – усмехнулся Петька.

– Не беспокойся, ему достаточно, чтобы выиграть, – гордо вздернув носик, ответила я, словно вопрос Авилова задел лично меня.

– Что ж, ничего не имею против честной игры, – развел руками парень.

Игра продолжилась, но только я вновь ушла в свои мысли, не обращая внимания на ходы ребят, шутки Нилова и грубости Пети.

– Лер, где ты витаешь? – Юрка накрыл мою руку своей ладонью и чуть сжал. – Мы доиграли.

– Я задумалась…

– О чем?

– О символизме изображений, – честно ответила я и переплела наши с ним пальцы.

– Символизме изображений? – удивилась Лена, как-то незаметно оказавшаяся рядом с нами. – И что ты думаешь?

– Любопытно, что простой, на первый взгляд, рисунок может нести какой-то глубокий смысл. К примеру, те же карты. Мы видим рисунок щита с мечом и понимаем, что это туз, самая сильная карта. У нас в Оболенке почти все стены и потолки расписаны, что если это не просто изображение, а некое послание?

– Послание, зашифрованное два с лишним века назад… Интересно, – задумчиво произнес Юрка.

– Даже если так? Что если университетские росписи – тайный язык, который отнюдь не умер с первыми художниками, работавшими в Оболенке. Что если этим языком до сих пор пользуются?

– Ты заговорила как Радзинский, – усмехнулся Петя, передразнивая профессорскую манеру говорить.

– Что ты имеешь в виду? – опешила я.

– Да, как-то раз, когда я пришел к нему с дипломом, он усадил меня в гостиной и затянул такую же волынку, как ты сейчас, – отмахнулся парень.

– И что же именно говорил?

– Рассказывал про росписи на стенах Оболенки, что они срисованы с какой-то книги и каждый рисунок имеет свое значение и даже не одно. Точно из ума выжил старик. Да еще и тебя своим безумием заразил.

– То есть ты не можешь допустить мысли, что заслуженный профессор может оказаться прав? Он говорил тебе, откуда срисованы изображения? Что за книга?

– Радзинский совсем с катушек съехал. Ты – дура, если всерьез восприняла этот бред. Оболенку разрисовали чисто ради красоты, иначе бы мы об этом знали. Радуйся лучше, что тебе другого руководителя дали, а не с этим умалишенным осталась.