Тайна, не скрытая никем - [27]

— Врешь, — немедленно ответила Дорри.

— Мы не хотели, чтобы дом пустовал и притягивал бродяг. Вот и продали.

— Вы бы ни за что со мной так не обошлись.

— Что значит «обошлись», если ты все равно собралась выходить замуж?

Миллисент уже сама верила своим словам. Скоро они и в самом деле станут правдой. Если выставить дом по заниженной цене, его кто-нибудь купит. Его еще можно привести в жилой вид. Или снести, разобрать на кирпичи и дерево. Портер будет только рад от него избавиться.

— Ты не выгонишь меня из дома, — сказала Дорри.

Миллисент молчала.

— Ты ведь врешь, правда? — спросила Дорри.

— Дай мне Библию. Я на ней поклянусь.

Дорри всерьез огляделась по сторонам:

— Я ее сейчас не найду.

— Дорри, слушай. Это все для твоего же блага. Может, тебе кажется, что я тебя выгоняю на улицу, но на самом деле я просто помогаю тебе решиться на то, на что ты сама решиться не можешь.

— Хм, — сказала Дорри. — А зачем?

Затем, что свадебный торт уже готов, подумала Миллисент, и атласное платье тоже готово, и обед заказан, и приглашения разосланы. И мы сделали кучу работы. Кое-кто скажет, что это ерундовая причина, но люди, которые так сказали бы, не стали бы убиваться ради других. Нечестно, когда такие труды идут насмарку.

Но это было еще не все. Говоря, что после замужества Дорри сможет жить настоящей жизнью, Миллисент не лукавила. И вообще, что имеет в виду Дорри, говоря, что не может уехать «отсюда»? Если то, что будет скучать по дому, — ну и подумаешь! От тоски по дому еще никто не умирал. Миллисент не собиралась обращать внимания на эти слова. Любой человек, которому, как Дорри, предложили уехать «отсюда», не имел права тут оставаться. Пренебречь такой возможностью — грех. Пренебречь из упрямства, из нерешительности, из глупости.

Миллисент почувствовала, что Дорри загнана в угол. Она вот-вот должна была уступить, впустить в себя мысль о том, что сейчас уступит. Кажется. Она сидела неподвижно, как пень в лесу, но не исключено, что этот пень внутри трухлявый.

Но тут Миллисент разрыдалась:

— Ох, Дорри! Не будь дурой!

Обе вскочили и бросились друг к другу в объятия, и тут уже Дорри была вынуждена утешать подругу, покровительственно похлопывая и поглаживая ее, а Миллисент все рыдала, повторяя слова, которые ни во что не складывались. «Счастлива». «Помочь». «Нелепо».

— Я буду присматривать за Альбертом, — сказала она, чуть успокоившись. — Носить цветы. И ни слова об этом обо всем не скажу Мюриель Сноу. И Портеру. Это никого не касается.

Дорри молчала. Чуточку растерянная, рассеянная, она будто крутила у себя в голове одну и ту же мысль, смиряясь с ее тяжестью и странностью.

— Чай просто ужасный, — сказала Миллисент. — Давай заварим такой, чтобы его можно было пить.

Она пошла и выплеснула свою чашку в помойное ведро.

Дорри стояла в тусклом свете из окна — упрямая, послушная, ребячливая женщина, загадочное и бесящее существо, но, кажется, Миллисент удалось ее укротить, чтобы услать прочь. В ущерб себе, думала Миллисент, — она и сама не осознавала, сколь велик этот ущерб. Она поглядела серьезным, но подбадривающим взглядом, пытаясь и Дорри втянуть в этот взгляд — отменяя только что пролитые слезы. Она произнесла:

— Жребий брошен.

На свадьбу Дорри пришла пешком.

Никто не знал, что она собирается идти пешком. Когда Портер и Миллисент подъехали к ее дому, Миллисент все еще была неспокойна.

— Погуди, — сказала она. — Я очень надеюсь, что она уже готова.

— А это не она вон там на дороге? — спросил Портер.

Это и впрямь была она. Поверх атласного платья Дорри накинула светло-серый плащ Альберта, шляпу несла в одной руке, а в другой — охапку сирени. Портер притормозил, но Дорри сказала:

— Мне нужно размяться. Голову прочистить.

Им ничего не оставалось делать, как ехать дальше и ждать у церкви. Они смотрели, как Дорри приближается по улице и как люди выходят из лавок на нее поглядеть, машины приветственно гудят, зеваки машут руками и кричат: «Невеста идет!» У церкви Дорри остановилась и сняла плащ Альберта и вдруг стала сверкающей, чудесной, как библейский соляной столп.

Мюриель была уже внутри церкви — играла на органе, поэтому ей не пришлось в последний момент осознать, что они напрочь забыли о перчатках и Дорри сжимает деревянистые ветки сирени голыми руками. Мистер Спирс тоже уже был в церкви, но вышел (в нарушение всех правил), и священник остался там один. Мистер Спирс был по-волчьи поджар и желт, как и помнила Миллисент, но при виде Дорри, которая сбросила старый плащ на заднее сиденье машины Портера и надела шляпу (Миллисент пришлось подбежать и поправить ее), принял благородный и довольный вид. Миллисент вообразила его и Дорри, вознесенных высоко-высоко, — вот они взгромоздились на слонов, облечены в доспехи, тяжеловесно несомы навстречу приключениям. Сияют. Она преисполнилась облегчением и надеждой. Она шепнула Дорри: «С ним ты объездишь весь свет! И станешь королевой!»

«Я стала толстая, как королева Тонга», — написала Дорри из Австралии несколько лет спустя. Судя по фото, она не преувеличивала. Волосы у нее были белые, а кожа коричневая, будто веснушки взбесились и слились в одну. Одета Дорри была во что-то обширное, словно расписанное тропическими цветами. Началась война, и про путешествия пришлось забыть, а когда она кончилась, оказалось, что Уилки умирает. Дорри осталась там — в Квинсленде, на огромной плантации, где растила сахарный тростник, ананасы, хлопок, арахис и табак. Она ездила верхом, несмотря на тучность, и научилась водить самолет. Она путешествовала одна в тех краях. Ей довелось стрелять крокодилов. Она умерла в пятидесятых годах, в Новой Зеландии, во время восхождения на вулкан.